|
выгиб простыни. Усмешливо она отводит прядь черных своих волос. - Что, разве не гожусь? - Только для Ренуара. - Ренуар рыженьких предпочитал. 283 - А он? - Москаль-то? На меня смотри. Скульптор- монументалист. Жутко богатый старикан: то ли «заслуженный», то ли «народный». А, главное, со связями: звонок в Моссовет, и судьба рЕщёна. Стоять мне на постаменте в виде «Родины-Матери» гранитной. До скончания веков, или, по крайней мере, советской власти. Если, конечно, я его устрою. Завтра к нему еду в мастерскую. На пробу, так сказать... Что ты на меня так смотришь? - Как я на тебя смотрю? - А так. Глазами мальчика. Старики, они от вас ничем не отличаются. Разве что восторгов больше перед женщиной. Особенно перед молодой. Этот мой - ну, просто теленок. Одно на уме. Даже не поверишь, что вождей из камня вырубал. К тому же щедрый. Знаешь, как он меня в "Берлине" кормил? Одной зернистой слопала рублей на пятьдесят. Не очарую, думала, так хоть на месяц вперед нажрусь. - И как, наелась? - Увы. Раскрученный мной на столе арбуз, валится на бок, сминая коробку спичек. - Нож есть? - Не держим. Впрочем, в секретере посмотри. Заводит руку, отдергивает рубчатую створку, которая куда-то сбоку загибается: мода была такая в год смерти Сталина. Взявшись за крышку секретера, я опускаюсь на колени. На нижних полках бутылки из-под болгарского 284 вина (сдать их нельзя) и согнутая вилка. Пьют у нас много, но штопор - дефицит. - Увы… Она мне оглаживает подбородок. - Не пожалел себя: ишь выскоблился… Гладкий... Виктория отодвигается, и я присаживаюсь на диван, созерцая арбуз, как проблему, в то время как ее пальцы расстегивают на мне рубашку и, убедившись, стоит ли, вынимают толстый хвост ремня. - Знаешь что? - Не знаю, но ты скажешь. - Я его размозжу. - Разденься, не то забрызгаешься. Я нагибаюсь - развязать шнурки. Моя одежда, которую, бросая на стул, я провожаю кратким взглядом, могла бы принадлежать сезонному рабочему из «Гроздьев гнева». Надо бы, конечно, приодеться… Пониже поясницы она щелкает меня моей резинкой. - А трусики? - Вид будет не античный. - Алеша! Не забывай: мне двадцать уже один… - У меня в Питере приятель. Его сестра невинность потеряла, когда вышла замуж. В двадцать пять. - Север, - говорит она. Им легче обнажаться, все внутри. Здесь же только выпусти наружу – сам, натягивая, как жеребец, уздечку, продолжает эксгибиционизм. Не без сожаления отбрасываю я только надёванные – элегантные и 285 безукоризненные. Лучшая часть моей одежды венчает груду. Белейшие. Сезонники таких не носят. С ним — 135 —
|