Средний пол

Зато у меня все сказанное доктором Люсом вызвало резкое неприятие.

– Зачем ему нужен психоанализ? Я что, сумасшедшая?

– Он сказал, что это обычная процедура.

– Зачем это нужно?

И задав этот вопрос, я попал в десятку. С тех пор моя мать утверждала, что интуитивно понимает, зачем нужен психоанализ, и просто предпочитает не углубляться в эту тему. То есть скорее предпочитал за нее Мильтон. Он подходил к проблеме с прагматической точки зрения. Что было беспокоиться о психоанализе, когда он мог подтвердить лишь самоочевидное, – что я был нормальной, хорошо приспособленной к жизни девочкой.

– Он просто увеличивает свою оплату по страховке за счет этой психоглупости, – говорил Мильтон. – Прости, Калли, но тебе придется смириться с этим. Может, ему удастся вылечить твой невроз. У тебя есть невроз? Самое время ему проявиться. – Он обнимал меня, прижимал к себе и целовал в висок.

Мильтон был настолько уверен в том, что все закончится благополучно, что во вторник утром улетел по делам во Флориду.

– Нечего мне здесь расслабляться, – заявил он нам.

– Просто ты хочешь улизнуть, – заметил я.

– Я считаю, что ты вполне можешь справиться сама. Почему бы вам с мамой не пообедать сегодня где-нибудь? Где захотите. Мы так экономим на этом номере, что вы, девочки, можете вполне развлечься. Почему бы тебе не сводить Калли в «Дельмонико», Тесс?

– Что такое «Дельмонико»? – спросил я.

– Там подают натуральные бифштексы.

– А я хочу лангуста и запеченную «Аляску», – заявил я.

– Может, у них и это есть.

Мильтон уехал, а мы с мамой начали тратить его деньги. Мы ходили в «Блумингдейл» и пили чай в «Плазе», хотя до «Дельмонико» так и не добрались, отдав предпочтение дешевому итальянскому ресторанчику, где мы чувствовали себя более комфортно. Мы обедали там каждый вечер, изо всех сил изображая, что отдыхаем. Тесси пила больше чем обычно и часто пьянела, а когда она выходила в дамскую комнату, я тоже прикладывался к ее вину.

Обычно самой выразительной чертой ее лица была щербинка между передними зубами. И когда она внимательно слушала меня, то часто прижимала к этому отверстию свой язык. Это было свидетельством того, что она сосредоточена. Моя мать всегда обращала внимание на то, что я говорю. И если я говорил что-нибудь смешное, тогда ее язык исчезал, она откидывала голову и открывала рот, так что обнажались ее раздвинутые зубы.

И каждый вечер в итальянском ресторанчике я старался добиться именно этого.