|
(А. П. Шелгунова. «Из недалекого прошлого»). «На другой день после распространения прокламации „К молодому поколению“ (сентябрь 1861 г.) у Михайлова был обыск очень тщательный, окончившийся только к 7-ми часам утра. Ничего компрометирующего найдено не было…» (Н. В. Шелгунов. Воспоминания). «У Михайлова был жандармский обыск с неделю тому назад; с тех пор я каждый день встречаю людей, уверяющих, что он арестован. Третьего дня вечером я видел Михайлова еще на свободе, а вчера опять уверяли меня, что он взят». (Н. А. Добролюбов — Н. А. Некрасову). «Арест Михайлова произвел большое впечатление, особенно в литературном кружке. Это был первый арест лица, уже имевшего известное общественное положение и популярное имя». (Н. В. Шелгунов. Воспоминания). 13-го ноября 1861 г. Милая моя Людмила Петровна и дорогой Николай Васильевич. Как ни уныл исход дела, а хотелось бы, чтоб решенье вышло скорее. Вы рисуете мне светлые картины: иногда, хоть и редко, они и мне снятся. Сегодня ходил гулять. День такой чудный, солнечный. Посмотрел через мерзлую Неву на ПБ. Хоть он и очень скверен и холоден, а все жаль будет кинуть его. Много тут было для меня и светлого и счастливого. Что это вы не писали мне, отняли ли Мишу от груди? Ради бога, лечитесь хорошенько. А ведь ты не ворчишь, голубчик Н[иколай] В[асильевич]? Не ворчи, пожалуйста. И так уже кумир разлетелся прахом. Как вздумаешь сердиться, вспомни, что есть такой человек, которому вдвое тяжелее покажется и горе и неволя, если он будет бояться этого… Мне бы доставило большое удовольствие, если б стихи мои, как вы писали, собрали и напечатали… Хотелось бы хоть что-нибудь оставить на память о себе, а стихи мои едва ли не лучшее из всего, что мною написано. Вот о каком вздоре говорю. Но уже так видно устроен человек… Завтра ровно 2 месяца, как меня вычеркнули из Жизни, а кажется уж бог знает, сколько времени прошло. Каково же 12 лет! Если доживешь, поседеешь, одичаешь и непременно поглупеешь. Хотел написать вам письмо веселое или, по крайней мере, бодрое, а тяну канитель. Простите, голубушка моя, прости, Н[иколай] Васильевич]… Как бы я хотел расцеловать милого соловушку Мишутку и понянчить его, и показать ему снежок беленький; этого ведь я еще не объяснял ему… Бумага к концу, а потому целую вас крепко и без счета, милые мои, милые друзья. (Из письма М. Л. Михайлова из тюрьмы Н. В. и Л. П. Шелгуновым). — 86 —
|