Хрупкая душа

Карточку я положила в «бардачок» и тем же вечером подбросила Шону в почтовый ящик свежеиспеченные трюфели.

На следующий день после работы на лобовом стекле меня ожидал уже лист бумаги восемь с половиной на одиннадцать дюймов. Всё с теми же словами.

Я позвонила Шону и сказала:

— Победа за мной.

— Думаю, победит дружба, — ответил он.

Я испекла лавандовую панна котта и оставила ее на счете от «Мастеркард».

Он сравнял счет плакатной панелью. Послание можно было прочесть еще из окна ресторана, что мигом превратило меня в мишень для насмешек со стороны метрдотеля и шеф-повара.

— Да что с тобой? — удивлялась Пайпер. — Просто скажи ему о своих чувствах, и дело с концом.

Но Пайпер не понимала, и я не могла ей объяснить. Когда ты проявляешь свои чувства к человеку, они кажутся искренними и свежими. А когда говоришь, за словами может стоять одна лишь привычка или ожидание взаимности. Этими тремя словами пользуются все подряд. Обыкновенные слоги не могли вместить всего того, что я чувствовала по отношению к Шону, Я хотела, чтобы он испытал то же, что испытывала я рядом с ним, — это изумительное сочетание спокойствия, развратности и чуда. Хотела, чтобы он знал: всего лишь раз попробовав его, я безнадежно пристрастилась. Поэтому я предпочла испечь тирамису и оставить его под бандеролью от «Амазона» и листовкой каких-то наемных маляров.

На этот раз Шон позвонил мне.

— Между прочим, лазить в чужой почтовый ящик — это уголовно наказуемое дело, — сказал он.

— Тогда арестуй меня, — предложила я.

В тот день я вышла из ресторана в сопровождении всех своих сослуживцев, которые следили за нашим романом, как за спортивным матчем. Нашим глазам предстала машина, целиком обернутая в пергамент. Буквы, каждая размером с меня, складывались в слова «Я на диете».

Разумеется, я напекла ему булочек с маком, но на следующий день, когда я принесла уже имбирное печенье, булочки лежали нетронутые. Еще через день я не смогла даже впихнуть клубничную ватрушку в переполненный ящик. Пришлось занести ее домой. Шон открыл мне в растянутой белой майке. Из-за затылка, пронизывая его золотые волосы, бил яркий свет.

— Почему ты не ешь мое угощение? — спросила я.

Он с ленцой мне усмехнулся.

— А почему ты мне не отвечаешь?

— А ты разве не видишь?

— Не вижу что?

— Что я люблю тебя.

Он отворил разделявшую нас сетку, стиснул меня в объятиях и страстно поцеловал в губы.

— Наконец-то! — засмеялся он. — Я уже чертовски оголодал.