|
— Когда же мы поженимся, Манольос? Старик торопится. — Когда богу будет угодно! — ответил Манольос, пытаясь ускользнуть. — Склоняюсь перед его милостью, — сказала Леньо и внезапно сделалась серьезной. — Я склоняюсь перед его милостью, но скажи ему, чтоб он поторопился! Скоро май, а в мае не женятся. Значит, будем ждать до июня? До июля? Зря теряем время. — Мы выигрываем время, Леньо, не спеши, мы еще молоды; есть у меня дела, которые надо сначала закончить, а потом, если господь бог того захочет… — Какие дела? — быстро спросила Леньо. — Какие дела? Других, кроме пастушьих, у тебя нет. — Есть… есть… — говорил Манольос, потихоньку подвигаясь к каменной лестнице. — Какие? С кем? Почему ты не говоришь? Завтра я буду твоей женой, я должна знать. — Сначала я увижусь с хозяином, а потом… Я раньше поговорю с ним, Леньо… Пусти меня. — Манольос, посмотри мне в глаза, не смотри в землю! Что с тобой? Что случилось? Ты за один день истаял, Манольос! Что они с тобой сделали? — Тяжело дыша, она сердито и обеспокоенно смотрела на него. — Они тебя сглазили! — вдруг закричала она. — Попросим твою тетку Мандаленью обкурить тебя и заговорить от дурного глаза… Пойдем ко мне, я покажу тебе полотно… Манольос чувствовал ее дыхание на своей шее, резкий запах, идущий от ее потного тела, ее полную, упругую грудь, касавшуюся его руки, и кровь в нем закипела, словно хотела разорвать вены. — Я схожу, приведу старуху Мандаленью, не могу видеть тебя таким высохшим, не уходи! — решительно сказала Леньо. Она побежала к себе, надела праздничное платье, туго повязала платком волосы, положила в корзиночку несколько красных яичек, немного кофе, сахара и бутылку вина, чтобы отдать старухе Мандаленье за ее труд. Оглянувшись, она увидела Манольоса, который уже поднялся по лестнице и стоял у дверей хозяина в нерешительности. — Не уходи! Не уходи! — закричала она ему. — Я сейчас! Крики затихли, Михелис, наверно, ушел. Манольос слышал за дверью только тяжелые шаги старика, который возбужденно шагал взад и вперед, продолжая ворчать. Манольос толкнул дверь и вошел. Как только старик староста увидел пастуха, он сразу же набросился на него. — Это ты виноват! — заревел он и поднял руку, чтобы ударить его. — Ты сводишь с ума моего сына, ты уговорил его раздать мое имущество, кровь моего сердца, этим пришельцам! Вены на его висках, на шее, на руках посинели; задыхаясь, он расстегнул рубашку, грудь его тяжело вздымалась; ему казалось, что она вот-вот разорвется. Рухнул на диванчик в углу, обхватил голову руками, застонал и закашлялся. — 68 —
|