Христа распинают вновь

— А вы, гяуры, вы и не сумасшедшие и не святые! Поэтому убирайтесь к дьяволу! Все убирайтесь — и честные, и хозяева, и дармоеды! Все убирайтесь вон!

Напуганные, но довольные ликоврисийцы торопливо разошлись по домам. Яннакос и Костандис подняли с земли учителя и, поддерживая, повели его домой, потому что несчастный еле шел и жестоко страдал.

— Так мне и надо, — признался он, — я не овечка и не волк, а какое-то недоразумение. Меня и волки кусают, и овцы марают. Я хорошо знаю, дорогие мои Яннакос и Костандис, что правильно, что неправильно, но у меня не хватает силы поступать как нужно! Я хорошо знаю, где правда, но молчу. Боюсь я! Где уж мне, несчастному, поднимать голову! Боюсь… И вот теперь, пожалуйста, меня колотили обе стороны — и ликоврисийцы и саракинцы. Они правы, они правы! Так мне и надо!

Он повернулся к двум друзьям, которые поддерживали его.

— А вы не боитесь? — спросил он с удивлением.

— И мы боимся, учитель, — ответил Яннакос, — но притворяемся храбрыми… Как мне разъяснить тебе это, если я сам запутался? Ну вот, я прикидываюсь храбрым, а сердце у меня дрожит, но постепенно, — странное дело! — притворяясь храбрым, я действительно делаюсь храбрым! Ты понимаешь, учитель, что я говорю? Сказать тебе по правде, я и сам толком не понимаю!

Несмотря на сильную боль, учитель усмехнулся.

— Я бы отдал всю свою ученость, — сказал он, — чтобы походить на тебя, Яннакос… А ты, Костандис?

— Я хуже Яннакоса, учитель. Я не храбрый и не притворяюсь храбрым. Я боюсь, дрожу от страха, я очень труслив, но мне стыдно. И если я когда-нибудь все брошу и пойду по пути Христа, я сделаю это не из доброты, не из храбрости, а из самолюбия. Я буду дрожать от страха, но не вернусь обратно. Понимаешь, учитель?

— Манольос лучше всех нас, — сказал Яннакос. — Ему не надо притворяться храбрым, он действительно храбрый.

ГЛАВА XVI

На другой день рано утром Михелис спускался с горы, дрожа от негодования. «Я пойду к попу и вырву ему бороду, — твердил он про себя, — я пойду поругаюсь со старостами, позвоню в колокол, созову все село и заставлю их выслушать меня!»

Он то вспыхивал, то успокаивался и никак не мог подыскать нужных резких слов, не знал с чего начать… Всю ночь он не сомкнул глаз, пребывая в какой-то тяжелой дремоте, а перед рассветом ему снова привиделся покойный отец: будто стоял над ним и жалобно смотрел на него, покачивая головой… Его губы зашевелились, и Михелис услышал его голос — тихий, слабый: «За что? За что? За что?» — и ничего больше.