|
— Капитан Фуртунас, — сказал поп, подойдя к умирающему, — настала страшная минута предстать перед богом. Исповедуйся в своих грехах, чтобы душа была чистой. Говори! — Что сказать тебе, отче, — ответил капитан мрачно, — разве я все помню? Бог сам составляет списки. Пусть же он вычеркнет то, что желает, а я только одно хотел бы подарить ему здесь на земле, только одно! Сомневаюсь, чтобы подобные вещи были на небесах. Поп слушал с недовольным видом: тон капитана раздражал его. — Только одно я подарил бы богу, — повторил капитан. — Что? — спросил поп, нахмурив брови. — Губку. — И тебе не стыдно? — закричал поп. — Не дрожишь ты в эту страшную минуту, богохульник? — Мы ведь муравьи, — спокойно продолжал капитан. — Подумаешь, велика важность, съели одним зернышком, одной дохлой мухой больше. Пусть этой губкой сотрет все наши грехи! Да что ему с нами возиться — с такой мелюзгой? Он же слон! — Капитан, — строго сказал поп, — побойся бога! Ты, несчастный, перед его вратами, сейчас он откроет их, и ты его узришь. Неужели тебя не охватывает страх? — Поп, — сказал капитан и заткнул руками уши, — я устал. Приходил ага и беседовал со мной; пришел Михелис и написал мое завещание; я даже тебе завещал — хорошо, что я вспомнил! — оставшиеся деньги, чтобы ты меня похоронил и не бросил смердеть. А теперь явилась и твоя милость с пугалом… Больше не могу. Тебе говорят, уйди добром. Он повернулся к стене и закрыл глаза; дыхание стало тяжелым и прерывистым, послышался предсмертный хрип. — Спокойной ночи! — успел проговорить капитан. Поп накрыл святую чашу лоскутом красного бархата. — Я не могу, — сказал он, — причастить тебя телом и кровью Христа; пусть бог меня простит! — Спокойной ночи, — снова прошептал капитан, тяжело дыша. Он пошевелился несколько раз на матраце, тихо зарычал, открыл рот, как будто ему не хватало воздуха, и простыни окрасились, кровью. Поп перекрестил его. — Пусть бог тебе простит, — пробормотал он. — Я не имею права на это. Он открыл дверь и позвал старуху Мандаленью — прибрать покойника. На следующий день, когда хоронили капитана, моросил мелкий дождь, как и в тот день святого Георгия в Батуме, когда он веселился со своими друзьями в саду на крупной гальке. Прозрачные тучки бежали по небу, печально звонил сельский колокол, сладко пахла ромашка на кладбище. Все жители села шли за процессией, а впереди шла плакальщица, старуха Мандаленья, с непокрытой головой и рвала на себе волосы. А когда все было кончено и каждый бросил горсть земли в могилу, все вернулись в кофейню и начали говорить о доброте и благородстве покойного. — 119 —
|