|
В изоляторе — решетки на окнах. В углу плита. На плите — кипящий чайник, обложенный сухарями. За стеной две одиночные камеры. Их называют — «стаканы». Сейчас они пустуют… — Женя, — сказал я, — в шестом бараке, кажется, поганка назревает. Это правда? — Да, я как раз хотел тебя предупредить. — Чего же не предупредил? — Философские мысли нахлынули. Отвлекся. Пардон… — А в чем там дело? — Хотят одному стукачу темную устроить. Онучину Ивану. — Это же твой любимый кадр. — Уже не мой. Я этого типа использовать не в состоянии. Форменный псих. На политике тронулся. Что его ни спроси, он все за политику. Этот, говорит, принизил великий образ. У этого — нездоровые тенденции. Будто единственный, кто за советскую власть, — гражданин Онучин. Тьфу, создает же природа… — А по делу он кто? — Баклан, естественно. Я тебе вот что скажу. Сиди-ка ты на вахте. Или у меня. А в шестой барак не суйся. — Так они же его замочат! Каждый сунет по разу, чтобы все молчали… — Тебе что, Онучина жалко? Учти, он и на тебя капал. В смысле, что ты контингенту потакаешь. — Не в Онучине дело. Надо по закону. — Ты вообще излишне с зеками церемонишься. — Просто мне кажется, что я такой же. Да и ты, Женя… — Во дает, — сказал Борташевич, нагибаясь к осколку зеркала, — во дает! Будка у меня действительно штрафная, но перед законом я относительно чист. — Про тебя не знаю. А я до ВОХРы пил, хулиганил, с фарцовщиками был знаком. Один раз девушку ударил на Перинной линии. У нее очки разбились… — Ну, хорошо, а я-то при чем? — Разве у тебя внутри не сидит грабитель и аферист? Разве ты мысленно не убил, не ограбил? Или, как минимум, не изнасиловал? — Еще бы, сотни раз. А может — тысячи. Мысленно — да. Так я же воли не даю моим страстям. — А почему? Боишься? Борташевич вскочил: — Боюсь? Вот уж нет! И ты прекрасно это знаешь! — Ты себя боишься. — Я не волк. Я живу среди людей… — Ладно, — сказал я, — успокойся. Опер шагнул к плите. — Гляди-ка, — вдруг сказал он, — у тебя это бывает? Когда чайник закипит, страшно хочется пальцем заткнуть это дело. Я как-то раз не выдержал. Чуть без пальца не остался… — Ладно, — говорю, — пойду. — Не торопись. Хочешь пива? У меня пиво есть. И банка консервов. — Нет. Пойду. — Ты даешь, — поразился Борташевич, — совсем народ одичал. Пива не желает. Он стоял на пороге и кричал мне вслед: — 109 —
|