Философы с большой дороги

соответствующую цену. Даже благороднейшее из физических удовольствий (право

слово, большее, чем заслуживают многие из нас) требует, чтобы мы немножко

поработали тазом.

Я таки добрался до Пешавара: на грузовике, битком набитом ранеными -

безногими, с развороченными внутренностями, гниющими заживо. Я выбрался -

при одной мысли об этом меня накрыла волна тихого удовлетворения. Я, так

сказать, выплыл. Ускользнул из зоны военных действий, цел и невредим. На

самом деле не совсем так: я подхватил желтуху и амебную дизентерию, на

несколько месяцев приковавших меня к толчку, не говоря уже о том, что

истощен я был до предела. Последние четыре недели все то время, что я не

спал, я только и делал, что проклинал, беспрестанно, безостановочно

проклинал этот чертов мир и себя идиота. Я повидал такое, что лучше этого не

видеть. Эти четыре недели - они, пожалуй, стоят тридцати лет, которые я

провел, размышляя по долгу службы. Проводись первенство страны по выпавшему

на вашу долю ужасу, я бы побил все рекорды.

Я стоял, опираясь о грузовик, и тут водитель резко захлопнул дверцу, не

заметив моей руки, так что мне раздробило три пальца. Я завопил и покатился

по земле - уши, как и рот, мне раздирал крик боли. Раненые моджахеды

недоуменно на меня уставились. Они решили, что я услышал что-то ужасное,

что-то связанное со смертью всех самых близких и дорогих мне людей, иначе с

чего это я веду себя столь недостойно мужчины, катаясь, как собака, в пыли.

То было предостережение: расплата - или, как в мусульманских странах

называют налог, закат. Я усвоил урок - ничто не бывает бесплатно.

Обидней всего, что случилось это уже на территории Пакистана. Я даже не

мог похвастаться тем, что получил в Афганистане ранение.

Еще, совсем недолго - Жерар

Мы вышли в ночь. Ночь. Слегка прохладная. Как тысячи других. Однако чем

дальше, тем больше такая вот банальная ночь может оказаться не просто

заурядной ночью в Тулоне, одной из многих; она может стать моей последней