Дорога перемен

45

Джейн

Милый Джоли!

Если бы меня сейчас видел папа! Утро мы с Ребеккой провели на скоростной автомагистрали в Индианаполисе, в музее автомобилей, забитом машинами — участницами гонок на серийных автомобилях и другими атрибутами соревнований. Помнишь, как в детстве мы с ним каждый год смотрели гонку на пятьсот кругов? Я никогда не понимала, чем ему так нравится авторалли, — сам он никогда не пытался заняться этим видом спорта. Когда я повзрослела, отец сказал мне, что его манит быстрота происходящего. Я, как и ты, любила смотреть, как машины сталкиваются. Я любила, когда на треке раздавался взрыв и валил черный дым, а остальные машины, не сворачивая с дороги, продолжали ехать прямо на кувыркающийся автомобиль, в этот импровизированный черный ящик, и выезжали оттуда целыми и невредимыми.

Мне чуть ли не силком пришлось тащить Ребекку в автобус, который провез нас непосредственно по трассе. Я закрыла глаза и попыталась представить, чем скорость так привлекала отца. Очень непросто тащиться со скоростью шестьдесят километров в час по трассе, рассчитанной на триста. Когда мы вышли из автобуса, каждому дали подписанную президентом ассоциации открытку: «Сим удостоверяю, что владелец этого билета совершил один круг по скоростной автостраде «500» в Индианаполисе». Я засмеялась. Подумаешь, круг! Но папа обязательно повесил бы открытку над своим рабочим столом, на календарь Ассоциации инженеров автомобилестроения, который мама постоянно пыталась убрать.

После того как мы получили открытки, я задумалась, что с ней делать. Разумеется, я не стану вешать ее на холодильник, даже не хочу класть в кошелек. Я решила отвезти ее на могилу отца, когда приеду в Массачусетс. И только я пришла к этой мысли, как мои пальцы разжались, открытка выпала, как будто стала уже собственностью другого человека, и ветер понес ее к облакам. Сегодня был отличный день — висели такие большие тучные облака с ровными основаниями, что казалось, будто смотришь на них из-под стеклянного стола. Открытка поднималась все выше и выше, к самому солнцу, и я улыбнулась, когда поняла, что больше ее не увижу.

Не знаю, почему я решила, что важно тебе об этом рассказать. Наверное, это письмо — отчасти извинение за то, что я накричала на тебя, когда вчера звонила. Иногда я веду себя так, как будто это ты виноват в том, что папа никогда тебя не бил, а мне пришлось столько мучиться. Возможно, я пытаюсь найти этому объяснение.

Есть вещи, о которых я никогда тебе не рассказывала, — по крайней мере, подробно, — но о которых, я уверена, ты позже догадался сам. Именно поэтому я и не говорила тебе ничего. Когда он начал заходить ко мне в спальню по ночам, пусть и раз в месяц, мне стало казаться, что я схожу с ума. Папа при этом проделывал все достаточно нежно. Он снова и снова повторял, какая я хорошая девочка, и я верила ему. Тем не менее, когда он поворачивал ручку двери, мои пальцы впивались в край матраса, а кровь застывала. Дошло до того, что я могла позволять ему делать то, что он делал, лишь притворившись, что это вообще не я, а кто-то другой. Я притворялась, что нахожусь в другой части комнаты, например в углу или в платяном шкафу, и наблюдаю. Я видела все, что происходило, но это было уже не так противно.