|
— Пулемет поставить здесь. Сектор обстрела — от речки справа до рощи слева. Ройте гнездо, снег — на бруствер. Матросы работали быстро, скинув бушлаты. Старшов оглядывал в бинокль заречные кусты, но там пока было спокойно. — Может, к речке опустимся? — предложил Желвак — Наследим, — не отрываясь от окуляров, сказал Старшов. Желвак не спорил. Он тоже оценил выгоду той позиции, затолкал маузер в коробку и поторапливал матросов. — Разъезд, — сказал Леонид, протянув ему бинокль. — Семеро. Прямо против нас. — Вижу. Кони у них рыжие. Как считаешь, через речку полезут? — Им снег топтать тоже преждевременно. Всем сесть. Не торчи, Желвак, ложись рядом. Пусть постоят, посмотрят и доложат, что русские в деревне. — Насчет русских ты брось, — недовольно сказал Желвак. — Отрыжка прошлого. Красные мы, Старшов, красные, как наша горячая кровь. Разъезд, понаблюдав за снежной тишиной противоположного берега, удалился. Моряки закончили гнездо, Старшов установил пулемет, выверил прицел. Сказал пулеметчику: — Огонь откроешь, когда они с тобой поравняются. Не раньше. А сейчас всем обуть валенки, отдыхать по очереди. — Жратву принесут к ночи, — добавил Желвак. — Если немца проспите, застрелю, согласно революционной совести. Пошли, Старшов. Уже подойдя к деревне, они услышали шум и крики, но скорее восторженные. На улице бежали матросы с котелками и флягами — кто в накинутом на плечи бушлате, кто вообще в одной тельняшке. — Что-то не так, — растерянно сказал Старшов. — Бежим! Желвак бежал впереди, крича во все горло: «Стой! Стой!». Но никто и не думал останавливаться, а из шума и криков Старшов уловил: — Спи-и-рт!.. Он не помнил потом, откуда взялись силы, как он обогнал Желвака, как уперся в возбужденную, радостную толпу, окружившую сани с двумя бочками. На одной из них стоял пьяный матрос, размахивая раздобытым где-то черпаком. — Порядок, братва! Дыбенко прислал! Становись и очередь, всем хватит! Не помнил Старшов и того, как пробился к бочкам. Кажется, прорваться ему удалось потому, что моряки и впрямь начали выстраиваться друг за другом, а его то ли пропустили вперед, то ли он сам как-то сумел протиснуться, но оказался как раз под матросом с половником. — Отставить. Не сметь. Всем назад. Назад. Не было голоса, он хрипел, мучительно задыхаясь и все время по привычке лапая пустую кобуру. — Нельзя. Немцы рядом. Завтра бой. Что-то он бормотал еще, пытаясь кричать. А может быть, и хорошо, что не мог кричать: все примолкли, вслушиваясь. Он выиграл время, матросы перестали нажимать, даже котелками перестали брякать. Еще бы несколько минут, чтобы восстановилось дыхание, чтобы вернулся голос, и можно было бы объяснить, уговорить, упросить. — 196 —
|