|
— Где я? — В узилище, — со вздохом сказал странно знакомый голос. — В узилище, дорогой Леонид Алексеевич. Не узнаете? Подполковник Коровин собственной персоной. Бывший подполковник и бывшая персона. Слава Богу, живы, а я, признаться, уж и не чаял… — Где я? — тупо повторил Старшов. — В подвале каком-то. Меня на рассвете везли, в грузовике, а куда привезли — не ведаю. — У чека подвалов много, — хрипло сказал из темноты мужской голос. — Помогите, будьте добры, — попросил Коровин. Леонид почувствовал, как его осторожно приподняли, протащили по полу, прислонили спиной к стене. Как ни бережно с ним обращались, он все равно чувствовал во всем теле такую боль, что едва сдержал стон. — Воды. Коровин поднес к губам кружку, но Старшов сам взял ее, хотя пальцы были слабыми, а рука слушалась плохо. Рот почти не открывался, боль отдавалась в висках, но он выцедил воду до дна и вздохнул. Вздох отозвался во всем теле, но Леонид уже окончательно пришел в себя. — Еще ночь? — Здесь всегда ночь, — пояснил тот же голос из темноты. — Время по кормежке узнаем, — сказал Коровин, влажным платком осторожно отирая ему лицо. — Утром и вечером кипяточку дают, в обед — похлебки из воблы полкотелка. — А допросы? На допросы вызывают? — Вызывают, — откликнулся неизвестный и невидимый. — Только с допросов не возвращаются. — Да, да, — горестно вздохнул Коровин. — Было нас восемь, а теперь с вами — трое. Может, вздремнете? — Били, — вдруг сказал Старшов, хотя не хотел этого говорить. — Ребра, кажется, целы. Подлость. Какая подлость! Он вспомнил, не как его били, а за что. Вспомнил хохот Железнякова, рассказ о том, что солдаты в зале не имели патронов и что он, распорядитель Старшов, метался по залу, искренне играя в заранее оговоренную игру. И хотя правил этой игры он не знал, стыд, пронзительный стыд за личное участие в провокации стал куда больше, чем вся боль избитого тела. И впервые мучительно застонал. — Что, дорогой мой? Перелом? — Перелом. — Леонид вздохнул. — Да нет, не то. Бекеша спасла. И папаха. — Какая бекеша, Леонид Алексеевич? Ни бекеши, ни папахи, ни офицерской портупеи на Старшове не было. Сапог, правда, не тронули, однако сейчас он настолько презирал себя, что объяснять ничего не хотелось. А Коровин участливо нависал над ним, отирал избитое лицо, и молчать было как-то неприлично. — А вы как здесь оказались? — Я? Я, знаете ли, случайно. — 180 —
|