|
- Что о ревизии слыхать? Какие эффективности? - О какой такой ревизии? - О лесной, Федор Ипатыч. О заповедной. - Не знаю я никакой ревизии, - сказал Федор Ипатыч, а строчки в газете вдруг забегали, буквы запрыгали, и ни единого слова уже не читалось. - Тайная, значит, ревизия, - сделал вывод Яков Прокопыч.-А свояк ничего не сообщает? - Какой такой свояк? - Ваш. Егор Полушкин. Совсем у Федора Ипатовича в глазах зарябило: какая ревизия? При чем Егор? И спросить хочется, и солидность терять боязно. Сложил газету, сунул ее в карман, похмурился. - Известно, значит, всем. А что известно - и сам бы узнать не прочь. Да как? - Известно,-согласился Яков Прокопыч.-Неизвестны только выводы. - Какие выводы? -Федор Ипатович насторожился. - Не будет выводов никаких. - Видать, не в полном вы курсе, Федор Ипатыч, - сказал въедливый Сазанов. - Будут строгие выводы. На будущее. Для тех выводов учительницу и включили. Какая комиссия? Какая учительница? Какие выводы? Совсем уж Федор Ипатович намеками истерзался, совсем уж готов был в открытую у Якова Прокопыча все расспросить, да как раз в миг этот магазин открыли. Все туда потекли, вдоль прилавков выстраиваясь, и разговор оборвался. И уж только потом, когда полностью оторвались, возобновился: Федор Ипатович специально на улице поджидал. - Яков Прокопыч, чего-то я недопонял. Где, говорите, Полушкин-то обретается? - В лесу он обретается: комиссию ведет. В ваши заповедные кварталы. Туча тучей Федор Ипатович домой вернулся. На Марьицу рявкнул, что та чуть стакан в руках удержала. Сел к завтраку- кусок в горло не лез. Ах, Егор Полушкин! Ах, змея подколодная! Недаром, видать, с учителкой любезность разводил: под должность копает. Под самый корешок. Весь день молчал, думы свои чугунные ворочал. И комиссия не праздничек, и ревизия не подарок. Но это еще так-сяк, это еще стерпеть можно, а вот то, что свой же сродственник, друг-приятель, бедоносец чертов, корень жизни твоей вагой поддел, это до глухоты обидно. Огнем это жжет, до боли непереносимой. И простить этого Федор Ипатович не мог. Никому бы этого не простил, а Егору - особо. Два дня сам не свой ходил и ел через раз. На Марьицу рычал, на Вовку хмурился. А потом отошел вроде, даже заулыбался. Только те, кто хорошо Федора знал, улыбку эту, навеки застывшую, по достоинству оценили. Ну, а Егор Полушкин про эту улыбку и знать ничего не знал и не догадывался. Да если бы и знал, внимания бы не обратил. Не до чужих улыбок ему было- сам улыбался от уха до уха. И Колька улыбался, не веря собственному счастью: Юрий Петрович ему на всеобщих радостях спиннинг подарил. — 178 —
|