Чужое сердце

Я вырывалась что было сил – царапала его, лягала, молила отпустить. Я подумала, что если я подниму бучу, то, возможно, не услышу то, что они хотели сказать.

– Элизабет? – прошептала я.

– В нее стреляли, Джун.

Я ждала, когда он продолжит: «…но все будет хорошо», но он молчал. Он лишь покачал головой. Уже позже я вспомнила, что он плакал.

– Я хочу ее увидеть, – сквозь слезы произнесла я.

– Это еще не все, – сказал полицейский.

В этот момент парамедики вывезли Курта. Лицо его было белым как полотно, в нем не осталось ни капли крови – все запасы, видимо, ушли на то, чтобы пропитать импровизированную повязку на туловище. Я коснулась его руки, и он перевел на меня остекленевший взгляд.

– Прости, – выдавил он. – Прости меня, пожалуйста.

– Что произошло?! – завизжала я. – За что я должна тебя простить? Что с ней случилось?!

– Мэм, – вмешался парамедик, – нам нужно отвезти его в больницу.

Меня оттащил какой-то санитар, и я смотрела, как Курта грузят в машину, бессильная что-то изменить. Потом начальник полиции вел меня к другой «скорой» и произносил слова, которые тогда казались мне твердыми и ровными, как кирпичи, и укладывались они в предложения, целую словесную стену, призванную отделить привычную мне жизнь от жизни, которой я отныне вынуждена буду жить. «…Курт дал показания… увидел, как плотник совращает Элизабет… Схватка… Выстрелы… Элизабет задело».

«Элизабет, – говорила я, когда готовила обед, а она хвостиком ходила за мной по тесной кухне, – не путайся под ногами».

«Элизабет, мы с папой хотели бы поговорить наедине».

«Элизабет, не сейчас».

«Никогда».

Ноги немели, не слушались.

– Это мать, – сказал полицейский встретившему нас парамедику. По центру машины лежали носилки, а на них – что-то совсем крошечное, накрытое толстым серым одеялом. Я протянула дрожащую руку и робко стащила одеяло. Как только я увидела Элизабет, ноги у меня подкосились и, если бы не этот полицейский, я рухнула бы на землю.

Она как будто спала. Ручки были прижаты к бокам, на щечках играл румянец.

Они ошиблись, вот и все.

Я склонилась над носилками и притронулась к ее лицу. Кожа была еще теплой.

– Элизабет, – прошептала я, словно будила ее утром в школу. – Элизабет, пора вставать.

Но она не шелохнулась. Она не слышала меня. Я упала прямо на нее, прижала ее к себе. Кровь на груди была слишком яркой. Я пыталась прижаться еще крепче, но не могла: мешал ребенок, которого я носила в себе.