|
– Нет! Какой на хрен контракт! Ничего я не подписывал, но на Уолл-стрит люди умеют держать слово, разве нет? Твое слово – это и есть хренов контракт, а? А иначе скажи, как на хрен все эти инвесторы и банкиры могут заключать миллиардные контракты по телефону? – Да не знаю я. Как-то не задумывался об этом, – признался Вэнс. – Слушай, а был какой-нибудь свидетель – ну, кто-нибудь слышал, как она обещала взять тебя на работу? – Вэнс, ты что, охренел, что ли? О чем я тебе толкую? – раскипятился Хойт. – Свидетели и прочая хрень – все это никому не нужно! На Уолл-стрит твое слово, на хрен, и есть твой хренов контракт и вообще любая сделка! Вэнс в недоумении помолчал. – Слушай, я правда не знаю. Просто не знаю, что тебе сказать, Хойт. Я даже не в курсе, применяется ли это правило в отношении приема на работу или нет. – Послушай, – сказал Хойт, – я с тобой хотел поговорить вот о чем. Твой отец наверняка много кого знает из тех, кто занимается этим гребаным инвестиционным бизнесом, ну, адвокатов каких-нибудь и прочее. В общем, мне нужен любой человек, который знает, как засудить этих козлов, если они будут такую байду гнать. Можешь ты поговорить с отцом? – Не знаю, не уверен, – ответил Вэнс. – Может быть, такой человек и есть. Но вот в чем я твердо уверен: отец даже думать не желает обо всем этом деле. А уж о том, чтобы вписываться в него, – тем более. Будь это в его власти, он приказал бы всем хреновым журналюгам забыть, на хрен, мое имя в связи с этой историей. Знаешь, как отец отреагировал, когда в первый раз об этом услышал? Он высказал по этому поводу ровно две мысли: А) какого хрена я не рассказал ему все сразу же, как это случилось, еще прошлой весной, и Б) что за дебила и тормоза он вырастил, если тот даже не допер сразу рвануть в полицию и написать заявление насчет того, как это вышло, что хренов Как-его-там телохранитель получил телесные повреждения, находясь на государственной службе и при исполнении служебных обязанностей. Вот так-то, Хойт. К моему отцу насчет этого дела лучше даже и не соваться. Дороже, на хрен, обойдется. Хойт отвернулся и обвел взглядом стены, обитые грубо покрашенными досками, представлявшими главный элемент интерьерного дизайна «И. М.». Потом с тяжелым вздохом вновь обернулся к другу. – Вэнс, и что же мне делать? Что мне делать, когда наступит это гребаное первое июня? Работы у меня нет, а знаешь, сколько у меня отложено про запас, чтобы первое время продержаться? Ноль! Все, что было у матери – а и было-то всего ничего, – она потратила на то, чтобы я смог учиться здесь, в этом гребаном университете. И что дальше делать, ни хрена не въезжаю! Твои личное дело и диплом – этот пропуск в тот мир, где людям предлагают нормальную работу. А мой диплом… ты даже не представляешь, какие у меня охрененно плохие оценки. Мое личное дело – вроде этой хреновой желтой ленты, которой полицейские огораживают место преступления, чтобы туда ни одна собака не сунулась. Интересно, может попечительский совет Общества памяти Чарльза Дьюпонта назначить мне пожизненную пенсию за то, что я был крутейшим парнем из всех, кто в наше время жил на просторах сорока восьми смежных Соединенных Штатов[44] и к тому же успел стать легендой отныне и навсегда? Эх, Вэнс… что говорить, поимели меня во все дыры, как последнего пидора! — 760 —
|