|
Они были ангельски беспомощны. Счастливо одинокие в шумно кипящем апрелем городе, в снятой на его подгорелой корочке квартире — невнятные стены, комковатый ковер, отбившийся от стада таракан, пляска пылинок в солнечном луче. Откуда берутся пеленки? Не простыню же четвертовать. Не спрашивать же на улицах у жутких, плохо прорисованных людей, где растут ползунки и распашонки, где пасутся румяные кормилицы, полные такого нужного — а у меня нет ни глотка — молока. Через месяц все как-то наладилось: завелась в коридоре коляска, от стены к стене протянулись разноцветные, свежестью веющие гирлянды, детская кухня отстроилась в соседнем квартале. Они его никому не показывали — выгуливая, завешивали туманной кисеей, к себе никого не звали и временно усыпили телефон. Любопытствующее зеркало отвернули к стене. И никаких фотографий на память — он и так навечно отпечатался на коже, на радужке, на душе. Однажды на бульваре, в пахучей сиреневой тени искали пятипалый лепесток, нашли двоих тающих от удивления знакомых: как, ваш? Когда же успели? Они смутно улыбались в ответ, а в карманах пальцы складывали крестиком — от черного глаза. Как-то надо было объяснять волшебное появление сопящего свертка. Опять же нарос чертополох заботливых и забытых родственников: одна пожилая, с мушиным насупленным лицом, обрушилась на придверный коврик, утяжеленная рассохшимся тортом и собственным лежалым опытом. Здоров? Как назвали? Никак. Не может быть имени у мягкой нежности. Фокусник в черной полумаске взмахнул фольгой обернутой палочкой над сморщенным каштаном, вялая кожурка расползлась, и вылупился сахарный плодик. Теперь это наше. Уходите, не мешайте любить. Его купали в жестяной ванночке — булькал и плавал в пряной пене, среди таких же голопузых резиновых голышей. Рос, как земляничина, твердел, кусался первым зубом, звереныш наш. Пополз, виляя клетчатой попой. Пошел, косолапый, серьезный, держась за край твоего халата. И они пошли, наново ощущая шерстистость ковра, занозистость свежевымытых досок щербатого пола. Он почти не болел, не пугал их. Ал ость ангины смягчали медом и молоком, ссадины на шершавых коленках красили зеленкой. Зимой по вечерам все трое жались к ребристой батарее, строили из стульев и подушек шалаш, устраивали пикники — пряники, чай с вареньем. Проглотил вишневую косточку, недосмотрели. Под Новый год завели в углу смолистую, морозом дышащую елку и подарки, конечно. Тебе платье, тебе свитер, а тебе, детеныш, улыбчивого зайка. Читали сказки, мечтали взахлеб. Ему надо показать море — синие волны, жгучие медузы, осколки, обкатанные в глубине, и обязательно рыжий камушек с дырочкой, соленый талисман. Как все будет? Невозможно представить, что вот из этого агукающего, задумчиво обжевывающего заячье плюшевое ухо вырастет большой усатый мужчина, со своим взрослым запахом, будет где-то работать, с кем-то чужим жить, будет стареть, как и мы, моя любимая. Нет, пожалуйста, просили фокусника, пусть останется нашим маленьким. Было же волшебство. Так верим, так ждем еще чуда, пожалуйста! — 32 —
|