И узре ослица Ангела Божия

Па рассказал, пока кормил меня с ложечки горячим супом (от рук его при этом сильно разило карболкой), как Ма впервые со времени моего рождения покинула наш участок и отправилась с ружьем под мышкой в лагерь рабочих, как она обыскала все домики на колесах, пока не нашла мою одежду, которую к тому времени три юнца уже поделили и гордо напялили на себя. Еще Па рассказал мне, как Ма с заряженным ружьем навскидку заставила троицу промаршировать через центр города к переправе — мостику над высохшим ручьем, дно которого было покрыто густыми зарослями шиповника. — Раздевайтесь, — приказала она.

— А теперь… сигайте вниз.

И оставила невезучую троицу барахтаться в колючих кустах, пока их не выловили оттуда — практически освежеванных заживо, с ног до головы покрытых кровью и ошметками кожи.

— Чертовы мартышки, воровское отродье, — услышал я доносившиеся из спальни раскаты мамашиного голоса.

III

Ма проводила все больше и больше времени в постели, но продолжала тиранить весь дом, отдавая приказы из своей комнаты. Па беспрекословно подчинялся ей, как и Юкрид, но с каждым годом сносить бремя матриархата становилось все тяжелее и тяжелее. Терпение Па подходило к концу: не раз Юкрид замечал, как трясутся его руки, как все тело передергивает судорогой, как сужаются зрачки и сжимаются челюсти при одном только звуке мамашиного голоса и как от с трудом сдерживаемой ярости белеет кожа вокруг рта.

Часто Юкрида посылали отлить пинту–другую самогона из перегонного куба, и он шел, хотя отвратительная вонь гниющих останков животных, исходившая из устроенной отцом камеры смертников, вызывала тошноту; но ее приходилось терпеть пару минут, пока из примитивного устройства вытекала заказанная пинта отравы.

Па часто восседал на своем шатком троне, скрежеща зубами и что–то бормоча себе под нос, пока изувеченные твари сцеплялись в смертельных схватках на дне старого бака, нарушая покой воздуха жуткой возней. Юкрид снимал шланг с крючка, опускал его носик в горлышко бутылки, синея лицом от необходимости сдерживать дыхание, а затем, стремглав промчавшись через помойку к дому, долго стоял на крыльце, вдыхая и выдыхая свежий воздух. Но тут завывания умирающих зверей сменяло младенческое хныканье безумного домашнего деспота, ожидающего своей бутылочки. Юкрид с грохотом ставил емкость с самогоном у входа в мамашину спальню и отправлялся в свою комнату. Он уже не слышал, как со скрипом открывалась дверь и как Ма хватала своею здоровенной лапой принесенную бутыль — настолько он был захвачен злобными, мстительными мыслями.