|
Джеральдина отбросила ее руку и пошла вниз. Марвин двинулся за ней. В это время с поля донеслись выстрелы. Два оркестра разразились театральным медным крещендо. Джеральдина бросилась бежать. — Куда ты! — крикнул ей вдогонку Богданович. Она выбежала к проходу под нижним рядом; свернув туда, она увидела, что навстречу ей бежит группа мужчин. Передний был высок и смугл, на его лбу моталась в такт шагам прядь жестких черных волос. Вуди! Ошибки быть не могло! Это был Вуди! Она сжала сумочку, где лежал пистолет. — Вуди! — в ужасе закричала она. — Нет! Вуди! Бежавшие остановились и уставились на нее. Она не могла вытащить пистолет из сумочки: пальцы отказывались работать вместе. Она повернулась и побежала назад. Добежав до лестницы, которая вела вниз, она помчалась по ней, упала на первой площадке, вскочила, ринулась по следующему маршу. В лицо ей подул ветер; под ногами была трава. Она бежала вдоль ограды с верхним рядом из колючей проволоки. Над ней были черные стальные контрфорсы, между ними эхом метался голос Рейнхарта и крики толпы. Люди — и Вуди — бежали по лестнице за ней, а она уже бежать не могла. В изнеможении она прислонилась к ограде, а преследователи, скатившись с лестницы, взглянули на нее и помчались в другую сторону. На них были темные костюмы со значками корпуса Возрождения на лацканах. Черноволосый человек был не Вуди. Теперь на поле звучал другой голос, голос старика. — Где они теперь, — печально вопрошал голос, — благолепные фермы, милые улочки с уютными домиками и дружелюбными лицами? Развеяны в прах, говорю я, или почти развеяны — в этот черный век надменности и беспорядка, век неприкаянности и небрежения чистотою расы! Друзья, несметные полчища безродной черни подтачивают священное здание нашего образа жизни. Сегодня утром солнце светило тусклее над Божьим миром. Сталь над головой Джеральдины отозвалась тяжелым вздохом. За оградой стадиона тянулся широкий пустырь. По ту его сторону в тени густых кленов стояли пикапы и дряхлые легковушки. Пустырь находился за пределами законной стоянки для машин — широкая полоса песка и дерна, усыпанная мусором. Рейни шел вдоль машин, ища темноты. Тоска по свободе жгла его горло, как жажда; жуткие краски утра сгущались вокруг него. Сердитые вопли толпы раздавались в насмешку над его слабой рысцой в темноте. Он остановился в грязи, вытянув шею, выставив подбородок, напрягая все тело в стремлении преодолеть охватившее его ощущение болезненного бессилия. Потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, думал он. — 237 —
|