|
Дома. у весело горящей печки, было тепло и уютно. Простой ужин казался необычайно вкусным. “Ну а теперь можно и отдохнуть, послушать музыку. У тебя, наверное, еще нет этой пластинки: Шуман “Круг песен”, “Любовь и жизнь женщины”, исполняет Элизабет Шварцкопф”. Дедушка любил заканчивать воскресный день музыкой. И ему я обязан любовью к музыке. С ним я понял удивительное таинство совместного слушания: когда я слушал один, не воспринимал так глубоко содержание и смысл музыки. Присутствие дедушки как бы вливало в меня глубины и конкретность его слышания— в той мере, в какой я мог вместить его. После прослушивания мы привыкли обмениваться впечатлениями. Голос Элизабет Шварцкопф пронзил меня, как те лучи солнца в снежном лесу; он был так нежен и чист, наполнен такой любовью, которая, кажется, может растопить самое жесткое сердце. “Круг песен” я слушал сначала с удовольствием, но постепенно в душе начала шевелиться смутная тревога: музыка коснулась скрытой тупой боли, от которой, как мне казалось, я вылечился в лесу. Волшебный голос Лорелеи пробудил воспоминание о первой встрече с Таней, казавшейся мне загадочной и недосягаемой. . . Потянулась цепочка унылых мыслей. И когда зазвучали ликующие песни “В лесу” и “Весенняя ночь”, во мне не нашлось места для радости. Я сказал об этом дедушке. “Все понятно”, — ответил он тоном врача и перевернул пластинку. Эта музыка открывала мне глубину женской любви голосом чистой женственности. Мне стало трудно слушать. Ласковая игра матери с младенцем в предпоследней песне вызвала во мне странное чувство протеста. Заключительная песня цикла “Ты в первый раз наносишь мне удар” была мне так тяжела, что я внутренне устранился, как бы закрыл уши сердца, чтобы не слушать ее. “Как тебе слушалось?” — спросил дедушка, “просвечивая” меня взглядом. “Неважно. Последнюю песню я не слышал, как будто она прошла мимо меня”, — признался я. “Скажи точнее: ты прошел мимо, — неожиданно резко и сухо отрезал дедушка. — Здесь сердце истекает кровью. А ты проходишь мимо!” Эти слова оглушили меня, как удар по голове. Так жестко и жестоко он со мной никогда не говорил. “Почему ты так говоришь со мной?! Что случилось? Я не понимаю!” — “Я говорю с тобой точно так, как ты говоришь с теми, кому это больно, — с потрясающим спокойствием ответил дедушка. — Спокойной ночи”. Я остался один. Спокойной ночи не было. Душивший меня комок в горле прорвался и пролился слезами обиды, досады, оставленности. Я приехал за утешением, а вместо этого получил удар от лучшего друга. Сейчас невозможно описать точно, что тогда совершалось в моей душе. Кратко и схематично я могу передать это в виде такого диалога двух Я внутри меня. — 18 —
|