Завтра я всегда бывала львом

1 Андре Бьерке (1918-1985) - норвежский писатель-модернист.

Включая самый конец: «Эх, ты, силач! Но в это мгновенье флейты коснулось ветерка дуновенье, и она откликнулась пеньем: »Ветер - это мой друг. Не люблю я таких, слишком сильных, рук». Он дал мне договорить до конца, и это вызвало у меня уважение. А то, что он сделал затем, заставило меня уважать его еще больше: он попросил у меня извинения за то, что прибегнул к силе, не поговорив со мной и не испробовав сначала другие методы. Это был первый и единственный раз, когда какой-нибудь доктор извинился передо мной за свой поступок, и это произвело на меня потрясающее впечатление. Я была в ужасно унизительном положении, чувствовала себя чем-то мелким и незначительным, у него же достало великодушия немного поднять меня в собственных глазах. За это я ему до сих пор благодарна. Тогда он спросил меня, что он может для меня сделать в настоящее время, учитывая, как все сложилось.

Я поняла, что это искреннее предложение, и так как он обращался со мной уважительно, мне захотелось пойти ему навстречу и попросить его о чем-то реально выполнимом, а не предъявлять какие-то нереальные требования, связанные с какими-нибудь опасностями. Поэтому я не стала приставать к нему с просьбами о том, чтобы мне позволили выходить за пределы больницы или признали меня здоровой, или еще о чем-то подобном. Я немного подумала, чтобы дать вежливый ответ на вежливое предложение. Я уже знала это отделение и знала, что оно хорошее. Мне незачем было просить доктора, чтобы мне дали поесть. Отделение работало на хорошем профессиональном уровне, и меня, конечно, покормят и без него.

Со мной будут хорошо обращаться; домой позвонить мне позволят, если я попрошу и если будет еще не поздно. Но в том виде, в каком я была - растрепанная и вспотевшая, одетая в короткую рубашонку, я чувствовала себя, мягко говоря, несколько неприбранной. Поэтому я взглянула на единственную находившуюся в комнате женщину-сиделку и сказала: «Ты женщина, как и я. Как бы ты чувствовала себя на моем месте, если бы стояла такой растрепой?». Она ничего не ответила и только посмотрела на меня с глупым и несколько презрительным выражением. Ведь я же была пациенткой, а она сиделкой, и, может быть, еще не согласилась бы работать здесь, если бы от нее потребовали относиться ко мне, как к такому же человеку, как она. А может быть, она просто устала или была не в духе, или ей казалось, что доктор зря со мной так долго канителится. Во всяком случае, она так ничего и не сказала. Но я вежливо попросила доктора, чтобы мне позволили искупаться и выдали пижамные штаны.