Исповедь гипнотизера. Книга 3. Эго или профилактика смерти

81

ни (часто, правда, шизофренией страдают их близкие родственники). Люди эти все время соскальзывают с рельсов логики, мысль их хромает, болтается, как на шарнирах, приходит к цели какими-то извилистыми путями, через пень-колоду, левой рукой — правое ухо...

Но кто сказал, что это всегда плохо?

Некоторая доза «расщепления», думается, прекрас­ный и необходимый пособник творчества. В сущности, это предохранительный механизм против автомати­ческого следования шаблонам, заслон на пути баналь­ного. Да, 1гужны люди, которые не только не хотят, но и не умеют мыслить и чувствовать стереотипно. Я не представляю себе без этого ни серьезной поэтической оригинальности, ни пресловутых сумасшедших гипо­тез в науке.

Окрашивая жизненное поведение, флер «расщепле­ния» порождает столь необходимых нам чудаков, и даже шизофазия может дать интересный эстетический выход по типу Хлебникова.

Люди с «дефектом логического чувства» хороши в общении тем, что им можно беспрепятственно выска­зать любую дичь, выплескивать любое мутное варево, кипящее у вас в голове, еще не отлившееся ни в какую удобоприличную форму. Только они вас поймут и оценят. Они великолепно понимают неясное. Здесь они фгавают как рыба в воде. С ними трудно о чем-нибудь договориться, зато можно хорошо проветрить свои мозги.

ТОРОБОАН. (Из записок Эго. «Сквозняк»)

— Ага,— гостеприимно окликнул я спину сидящего за моим столом, не узнавая,— приветствую.

— Часы не пойдут. Он повернулся.

Я увидел автора страшной надписи: «Громите жэки, жгите паспорта* — во дворе, на мусорном ящике он ее намалевал как-то ночью масляной краской.

Опять я забыл дверь запереть. А его может занести Бог весть куда...

Сколько помню, всегда он был в одной и той же мешковатой темной одежде и в том же неопределен­ном возрасте, свойственном душевнобольным. Высокий,

82

сутулый как-то набекрень, щеки в щетине, в сизых впадинах глаз истлевшая подозрительность и, мгнове­ниями, хитроватая радость — юродивый Юра. (Вакан­сия, никогда не пустующая.) Живет на первом этаже. ? От всеведущих подъездных бабушек я узнал, что в детстве он был необыкновенно начитанным и способ­ным, играл на скрипке, по математике брал призы, поступил одновременно в консерваторию и в универси­тет, и вдруг заболел: стал заговариваться, и пошло-поехало.

Встречаешь его то в переулке, то у подъезда: переми­нается с ноги на ногу, с кем-то перемигивается, то шепчет, то сдавленно вскрикивает... Подолгу, мно­гозначительно смотрит в урны. К нему привыкли, поч­ти не замечают. Давным-давно у него никого нет, но как-то умудряется существовать. Заглянул однажды мимоходом в его окно: куча хлама, обрывки газет... Ба­бушки говорят, меж тем, что опекуны имеются и что будто бы дальний дядя завещал ему миллион. Толку от него не добиться, ни на один вопрос не ответит. А иногда вдруг сам обращается к кому-нибудь и начина­ет говорить, безудержно и непонятно. То свирепо руга­ется, то смеется...