Все из-за меня (но это не так)

Когда же мы слышим истории, которые далеки от нашего опыта, часто нашей первой реакцией бывает дистанцирование: «А моя мама так никогда бы не сказала», «А мне не встречались женщины, которым не нравится секс», «Наивная женщина, ее муж просто маньяк». Дистанцирование легко переходит в обвинение, осуждение и отвержение, а значит – делает эпидемию стыда еще более массовой. А теперь я приведу пример того, как я сама стараюсь сочувствовать.

Когда я брала интервью у Эллисон, девушки, у которой мама совершила самоубийство, меня ужаснула реакция ее друзей, соседей и даже учителей. Несколько месяцев после смерти матери она всюду слышала за собой шепот, люди намеренно избегали ее или задавали бестактные вопросы о подробностях случившегося. Сначала Эллисон переживала оттого, что ее незаслуженно отвергли, ведь она знала, что ни в чем не виновата и что психическая болезнь матери не может бросить тень на нее саму. Но люди все шептались, и в конце концов она сама поверила, что мамино самоубийство означает и ее собственную «неполноценность» (именно это слово она употребила). Тогда ее охватил стыд, и она почувствовала себя абсолютно отверженной и одинокой.

Я варилась в этом интервью две недели. Я очень сочувствовала и сопереживала Эллисон; но меня затопила злость, желание судить и обвинять. Я злилась на всех этих людей, которые не проявили ни капли чуткости и обошлись с ней так несправедливо. Несколько дней я анализировала свою реакцию на историю Эллисон и наконец пришла к некоторым нелицеприятным выводам. Во-первых, если мы хотим понять стыд, мы должны попытаться не только вникнуть в переживания Эллисон, но и в реакции окружающих ее людей. Мы не можем просто переложить стыд с плеч Эллисон на ее «бесчувственных соседей». Это было бы губительно. Во-вторых, надо копнуть глубже и честно спросить себя: а что бы мы делали, если бы сами были ее соседями или друзьями? Если бы я, например, пришла с работы и увидела у соседского дома полицию и «скорую помощь», то непременно пошла бы разузнать у других соседей, что случилось. Скорее всего, я не стояла бы около дома и не пялилась, потому что, как мне представляется, я выше этого – или, по крайней мере, я хочу, чтобы мои соседи думали, что я выше этого. Зато я позвонила бы кому-нибудь, кто уже в курсе, а это еще хуже. Возможно, я была бы точно так же виновата в разговорах о случившемся, в рассуждениях о причинах самоубийства, в любопытстве к деталям и в ложных умозаключениях. Я прямо слышу наш разговор, все эти «я чувствовала, что с ней что-то не то» и «знаешь, я однажды видела, как она…». Возможно, я даже делала бы предположения о психическом состоянии отца Эллисон или самой девочки после пережитого горя. Может быть, мне даже было бы неприятно отпустить дочь поиграть к ней в дом.