За Маркса

Она может существовать, сохраняться и даже прогрессировать без нее; точно так же дело обстоит и с любой другой практикой, — вплоть до того момента, когда ее объект (мир существующего общества, которое она преобразует) окажет ей сопротивление, достаточное для того, чтобы заставить ее преодолеть этот разрыв, поставить под вопрос и помыслить свой собственный метод, чтобы дать адекватные решения, а также средства, необходимые для этого, и в особенности для того, чтобы произвести в «теории», которая является их основой (теории существующей общественной формации) новые знания, соответствующие содержанию новой «стадии» ее развития. Вот пример этих «новых знаний»: то, что принято называть теоретическим вкладом «ленинизма», соответствующим периоду империализма в эпоху империалистических войн; или же то, что позднее станут обозначать новым, еще не существующим именем: теоретический вклад, необходимый в настоящий период, в котором в борьбе за мирное сосуществование в странах, называемых «развивающимися», наряду с их борьбой за национальную независимость появляются первые революционные формы.

Кое — кто может удивиться, прочитав, что практика классовой борьбы не была продумана в теоретической форме метода или Теории, — ведь мы имеем десять имеющих решающее значение текстов Ленина, самым знаменитым из которых является «Что делать?». Но дело в том, что этот текст, который мы можем взять в качестве примера, хотя и определяет теоретические и исторические основы практики российских коммунистов и в конечном счете излагает программу действий, все же не представляет собой теоретической рефлексии политической практики как таковой. Он не является (поскольку он к этому и не стремится) теорией своего собственного метода, т. е. Теорией как таковой. Поэтому это не текст о диалектике, хотя марксистская диалектика и проявляется в нем в действии.

Чтобы правильно понять этот момент, вернемся к текстам Ленина о Революции 1917 г., которые я брал в качестве примера и на которые ссылался. Необходимо уточнить статус этих текстов. Это отнюдь не тексты, написанные историком, но тексты политического вождя, который в ходе борьбы уделяет несколько часов размышлениям о ней, обращаясь к людям, захваченным ею, и стремясь помочь им понять их собственную борьбу. Таким образом, это тексты, предназначенные для прямого политического использования, составленные человеком, вовлеченным в революцию и размышляющим о своем политическом опыте. Мне оказали большую честь, упрекнув в том, что я сохранил форму размышлений Ленина, их детали и даже употребляемые в них выражения, принимая и излагая их такими, каковы они суть, не стремясь тотчас же «превзойти» их в подлинном историческом анализе. Действительно, некоторые размышления Ленина производит полное впечатление того, что называли «плюрализмом», «гиперэмпиризмом», «теорией факторов» и т. д., — когда они ссылаются на многочисленные и чрезвычайные обстоятельства, которые привели к победе революции или сделали ее возможной[83]. Я принял их такими, каковы они суть, не по видимости, но по сути, не согласно видимости их «плюрализма», но согласно глубокому теоретическому значению этой «видимости». На самом деле эти тексты Ленина отнюдь не представляют собой простого описания некой данной ситуации, эмпирического перечисления различных парадоксальных или необычных элементов: они представляют собой анализ, имеющий теоретическую значимость. Они касаются реальности, имеющей основополагающее, сущностное значение для политической практики, реальности, которую мы должны помыслить для того, чтобы достичь специфической сущности этой практики. Эти тексты суть анализ структуры поля, объекта или (если воспользоваться введенной нами терминологией) специфического материала политической практики как таковой, анализ, опирающийся на один конкретный пример: политическую практику марксистского вождя в 1917 г.