История западного мышления

Итак, отныне в любых философских вопросах либо религиозных спорах прежде всего подобало придерживаться веры. Поэтому нередко подобные споры приходилось и вовсе сворачивать — чтобы, не ровен час, не заронить в уязвимые умы верующих дьявольское зерно сомнения или неортодоксаль­ных домыслов. Более эзотерические в интеллектуальном плане и менее ско­ванные догматическими рамками формы, к которым тяготело самое раннее христианство,— такие, как широко распространенные гностические направ­ления,— подвергались осуждению и, в конце концов, навлекли на себя го­нения чуть ли не более ожесточенные, чем язычество. Во II и III веках именно гностики, выступавшие, кстати, против всякой иерархии, подвиг­ли Церковь на определение четких границ христианского учения. Ибо для того, чтобы самую сущность христианского откровения (представлявшегося постапостолической церкви единственным в своем роде и недостаточно защищенным), а именно — богочеловеческую природу Иисуса Христа, одновременную единичность и троичность Бога, изначальное благо Творе­ния, нуждающегося вместе с тем в искуплении, Новый Завет как диалекти­ческое свершение Ветхого,— оградить от враждебных сект и учений, число которых все возрастало, наиболее влиятельные деятели христианства при­шли к выводу, что необходима авторитетная церковная структура, способ­ная подтверждать, распространять и поддерживать убеждения верующих. Так установления Церкви — этого живого воплощения всех христианских санкций — официально встали на стражу окончательной истины, превра­тившись в своеобразный апелляционный суд для любых спорных вопро­сов — по сути не только в суд, но и в преследующую и карающую длань религиозного закона.

Оборотной стороной притязаний христианской религии на универсаль­ность стала ее нетерпимость. Взгляд Церкви на обращение в христианство как на индивидуальный религиозный опыт, который зависит единственно от личной свободы и внезапного озарения, нередко приходил в столкновение с политикой насильственного навязывания своей религии. Когда к концу классической эпохи христианство окончательно воссияло над горизонтом, языческие храмы стали систематически разрушать, а философские акаде­мии — официально закрывать9. Подобно тому как унаследованное христиан­ством от иудаизма этическое пуританство противодействовало необузданной чувственности и безнравственности, усматриваемой им в языческой культуре — развивавшееся в лоне христианства пуританство теологическое с той же суровостью обрушивалось на языческие философские учения и на любые не­ортодоксальные представления о христианской истине. Не существует мно­жества истинных путей, множества богов и богинь, зависящих от той или иной местности или от мнения того или иного человека. Существует лишь один Бог, лишь одно Провидение, одна истинная религия и один замысел для спасения всего мира. И все человечество заслуживает знания этой един­ственной спасительной веры и обладания ею. Потому-то и случилось так, что плюрализму классической культуры — со всем множеством ее филосо­фий, с пестротой политеистичной мифологии, с ее изобилием мистериальных религий — пришла на смену подчеркнуто монолитная система: единый Бог, единая Церковь, единая Истина.