История западного мышления

(1) Подлинное человеческое познание достижимо лишь путем использо­вания человеческого разума и эмпирических наблюдений.

(2) Основание истины должно искать в настоящем мире, открытом человеческому опыту, а не в какой-то реальности, принадлежащей другому миру и не доступной обычному восприятию. Единственная истина, к которой человек имеет доступ и которая может принести ему пользу — имманентна, а не трансцендентна.

(3) Причины естественных явлений безличны и имеют физическую при­роду, их следует искать в земном мире. Всяческие антропоморфные про­екции — такие, как мифологические и свехъестественные элементы,— из причинных объяснений следует исключить.

(4) Любые заявления, претендующие на всеохватность теоретического знания, следует соизмерять с эмпирической действительностью во всем разнообразии конкретных частностей, во всей их изменчивости и инди­видуальности.

(5) Ни одна философская система не является окончательной, и поиски истины должны сопровождаться как критикой, так и самокритикой. Человеческое знание относительно и подвержено заблуждениям, его должно постоянно пересматривать в свете новых доказательств и нового анализа. И эволюция, и наследие греческого мышления в широком смысле яви­лись результатом сложных взаимодействий этих двух направлений. Первое направление особенно отчетливо просматривается в платоновском учении,. тогда как второе постепенно выступало в процессе того смелого и многосто­роннего интеллектуального развития, диалектика которого приводила к син­тезу досократической философской традиции натуралистического эмпириз­ма, идущего от Фалеса, рационализма, идущего от Парменида, механистического материализма, идущего от Демокрита, и скептицизма, индивидуализма и светского гуманизма, идущих от софистов. Обе эти тен­денции эллинской мысли имели глубокие корни вне философской почвы — в греческой религиозной и литературной традициях, от Гомера и религиозных мистерий до Софокла и Еврепида; при этом каждое направление вбирало в себя разные черты этих традиций. Более того, их сближала еще и их типично греческая убежденность — нередко лишь подразумеваемая — в том, что за окончательной мерой истины следует обращаться не к освященным древнос­тью преданиям и не к привычным представлениям своего времени, но к че­ловеческому разуму — независимому и индивидуальному. Что знаменательнее всего — обе тенденции воплотились в противоречивой фигуре Сократа, обе нашли живое контрапунктное выражение в диалогах Платона, и обе при­шли к блестящему и плодотворному компромиссу в философии Аристотеля. Постоянное взаимодействие двух этих, отчасти дополняющих друг друга, отчасти противостоящих друг другу наборов принципов привело к высокому напряжению внутри греческого наследия, которое предоставило западному мышлению интеллектуальную основу — шаткую и одновременно в высшей степени творческую — для будущей крайне динамичной эволюции на протя­жении двух с половиной тысячелетий. Секулярный скептицизм одного тече­ния и метафизический идеализм другого стали друг для друга решающим противовесом, причем каждый препятствовал тенденции другого застыть в догматизме, сочетание обоих порождало новые и плодотворные интеллекту­альные возможности. Поиск и признание греками универсальных архетипов среди хаоса частностей были значительно уравновешены столь же мощным побуждением подтвердить ценность конкретных частностей — в себе и для себя. Это сочетание вылилось в чисто греческую склонность воспринимать эмпирическую индивидуальность во всей ее конкретной исключительности как нечто такое, что способно само обнаруживать новые формы действитель­ности и новые принципы истины. Таким образом, в понимании западным мышлением действительности возникла определенная поляризация — неред­ко ставившая в тупик, зато безмерно плодотворная,— как бы разделение между двумя в корне различными мировоззрениями: с одной стороны, хра­нилась верность упорядоченному свыше Космосу, с другой — непредсказуе­мой и открытой Вселенной. Именно с этой неразрешенной раздвоеннос­тью, лежащей в самом основании, наряду с творческим напряжением и целым рядом сложностей, греческое мышление вступило в пору своего дол­гого расцвета.