История западного мышления

XIX век доведет до логического завершения идеи Просвещения: Конт, Милль, Фейербах, Маркс, Геккель, Спенсер, Гексли и (несколько в ином духе) Ницше — все они отслужат панихиду по традиционной религии, про­водив ее похоронным набатом. Иудео-христианский Бог будет сочтен пло­дом человеческого воображения, и теперь, когда человек поднимется на новую ступень зрелости, он не будет нуждаться в этом фантоме. Теперь че­ловеческую историю начали толковать как продвижение от мифолого-рели­гиозной стадии к стадии отвлеченно-метафизической, от нее к полному три­умфу науки, которая прочно укоренится в действительности. Единственной реальностью является этот видимый вещественный мир, которому принадле­жит человек. Все метафизические размышления, касающиеся «высших» ду­ховных сущностей, суть не что иное, как праздная игра ума, оказывающая

дурную услугу человечеству и пагубная для его будущности. Долг нынешней эпохи — объяснить понятие Бога, в котором отразилась всего лишь внешняя проекция внутренней человеческой природы. Вполне допустимо говорить о каком-то «Непознаваемом», стоящем за явлениями зримого мира, однако дальше этой черты начинается запретная зона. Гораздо более очевидным, да и полезным для современного мировоззрения, было другое: явления этого мира, к неоценимому благу всего человечества, подвластны научному пости­жению, и постижение это происходит на всецело естественных основаниях. Оставалось только разрешить вопрос о том, кто или что вызвало к жизни фе­номен, называемый Вселенной. Однако интеллектуальная честность не по­зволяет делать определенных выводов на сей счет и даже начинать подобные расследования. Сточки зрения эпистемологии, ответ на этот вопрос нахо­дится за пределами человеческого кругозора, не имея к тому же особого зна­чения ввиду более неотложных и более достижимых интеллектуальных целей. Стараниями Декарта и Канта былая связь между христианской верой и человеческим разумом еще больше ослабла. К концу XIX века эта связь за весьма редкими исключениями исчезла вовсе.

Было и множество других, далеких от эпистемологических, факторов — политических, общественных, экономических, психологических,— подтал­кивавших современное мышление к секуляризации и разрыву с традицион­ными религиозными верованиями. Еще до того как промышленная револю­ция продемонстрировала всю утилитарную ценность науки, прочие культурные достижения уже показали преимущество научных взглядов над религиозными. Научная Революция зародилась среди смуты и хаоса религи­озных войн, разразившихся вслед за Реформацией,— войн, которые ввергли всю Европу более чем на сто лет в состояние кризиса и которые велись во имя «абсолютных истин», посеявших рознь в христианском мире. Эти об­стоятельства бросили тень на цельность и чистоту самого христианского ми­ропонимания, как заставили сомневаться и в его способности внести в мир покой и согласие, не говоря уж о сострадании. Несмотря на религиозный пыл лютеранского, цвинглианского, кальвинистского, анабаптистского, англиканского, пуританского или католического толка, охвативший евро­пейское население сразу после Реформации, для многих стало очевидным, что христианская культура бессильна привести к согласию, выдвинув какую-то религиозную истину, которая обладала бы равной ценностью в глазах всего человечества, и это указывает на необходимость какой-то совершенно иной мировоззренческой системы, не вызывающей столь ярого противобор­ства своей субъективностью и обладающей большей рациональной убеди­тельностью. Научное мировоззрение, объективно нейтральное и поддаю­щееся проверке опытом, вскоре завоевало полное признание в образованной среде, потому что научная система представлений была приемлема для всех без изъятия, находясь поверх любых политических и религиозных барьеров. К тому моменту когда стихли последние судороги реформаторских потрясе­ний, Научная Революция уже близилась к завершению. В последнее деся­тилетие Тридцатилетней Войны (1638—48) увидели свет «Диалог о двух новых науках» Галилея, «Начала философии» Декарта, а в 1642 году появил­ся на свет Ньютон.