История западного мышления

Логической суровости Оккама была под стать его суровость нравствен­ная. В противовес светскому великолепию авиньонского папства он подни­мал на щит жизнь в полной бедности во имя подлинного христианского ду­ховного совершенства, следуя по стопам Иисуса, апостолов и Франциска Ассизского. Ибо сам Оккам был ревностным францисканцем, и религиоз­ные убеждения подвигли его даже на риск отлучения самим папой — когда политика последнего пришла в явное противоречие с христианской верой. В своих многократных решительных столкновениях с папской властью Оккам не только выступал за радикальную бедность, противопоставляя ее мирскому богатству церковной иерархии, но и защищал право английского короля об­лагать налогом церковную собственность (подобно тому, как Иисус, призы­вая «воздавать кесарю кесарево», высказывал лояльность по отношению к земным властям), осуждал посягательство Церкви на индивидуальную сво­боду христианина, отвергал возведение папской непогрешимости в закон и выделял целый ряд обстоятельств, в которых справедливость требовала низложения папы. В личной драме, разыгравшейся между Оккамом и Церковью, прозвучали первые грозовые раскаты уже надвигавшейся эпо­хальной драмы.

Однако наибольший заряд от Оккама получила все-таки философия, ибо благодаря усиленному насаждению им номинализма все еще продолжавший­ся средневековый спор между разумом и верой, казалось, был закрыт. Па­радоксальным образом сила, с которой Оккам был предан идее Божьей все­могущей свободы, в сочетании с его обостренным чувством логической четкости, позволили ему сформулировать философское положение, пора­жающее нас своим современным звучанием. С точки зрения Оккама, не следует допускать, будто существует некая основополагающая связь между человеческим разумом и Божьим Промыслом. Разум и чувственный опыт предоставляют человеку некое ограниченное знание о мире в его частностях, но они не в состоянии дать ему сколько-нибудь определенного знания о Боге, ибо источником такого знания может быть только Слово Божие. От­кровение дарует эту определенность, однако само оно может утвердиться только через веру и благодать, но никак не через естественный разум. Разу­му следовало бы лучше сосредоточиться на природе, а не на Боге, ибо толь­ко природа представляет чувствам те конкретные данные, на которых разум может основывать свое знание.

Оккам не оставил никакого «мостика», который можно было бы переки­нуть между человеческим разумом и божественным откровением, между тем, что человек знает, и тем, во что он верит. Вместе с тем, его бескомпромисс­ный упор на индивидуальные, конкретные вещи этого мира, его вера в силу человеческого разума и логики, способную удостоверить необходимые сущ­ности и разграничить доказательства и степени вероятности, его скептичес­кое отношение к традиционным и освященным установлениями способам мышления — все это живо подстегивало всяческие научные дерзания. Дейст­вительно, отталкиваясь от подобной дуалистической позиции, наука получа­ла свободу развиваться вполне самостоятельно, почти не страшась возможных расхождений с вероучением,— по крайней мере до тех пор, пока не ставилась под вопрос вся космология в целом. Не случайно Буридан и Орем — наиболее оригинальные мыслители в позднесредневековой науке — подвизались в Парижской школе номиналистов, где более всего ощущалось влияние Оккама. Хотя интересы Оккама лежали в области скорее филосо­фии, нежели естественных наук, его отрицание заданных соответствий между человеческими представлениями и метафизической реальностью и его утверждение, гласившее, что всякое подлинное существование есть сущест­вование индивидуальное, позволили подойти к изучению физического мира с. новыми мерками. Отныне непосредственное соприкосновение с миром конкретных частностей могло обойтись без метафизического посредничества отвлеченных универсалий. Знаменательно, что по мере того, как представ­ленный в идеях Оккама союз номинализма и эмпиризма в XIV веке брался на вооружение практически во всех университетах (невзирая на папские запре­ты), философский путь Оккама стал известен как «via moderna» — в проти­воположность «via antiqua» Аквината и Дунса Скота. Традиционные схоластические поиски, направленные на примирение веры с разумом, под­ходили к концу.