Введение в философию

Философствование, даже если оно живет исходя из веры в коммуникацию и отваживается на нее, должно оставлять под сомнением возможность полноценной коммуникации. В коммуникацию можно верить, но о ней нельзя знать. Она оказывается утраченной, как только начинают полагать, что владеют ею.

Ибо действительно страшными границами, которые философствование все-таки никогда не признавало как окончательные, являются: позволение-впасть-в-забвение, потакание непроясненному, признание его. Ах, как много мы говорим, в то время как то, с чем связан разго­вор, можно постичь совершенно просто, правда, не в ка­ком-то общем предложении, но лишь в одном единст­венном знаке, имеющем силу для конкретной ситуации.

Там, где есть искажения, всякого рода коллизии и путаница, там современный человек призывает на помощь невропатолога. В самом деле, бывают телесные заболевания и неврозы, которые связаны с нашей душевной конституцией. Понимать их, знать их, занимать­ся ими — это характеризует реалистическое отношение к делу. Не следует избегать врачебной инстанции там, где врач на основании критического опыта действительно нечто знает и может чем-то помочь. Однако сегодня на базе психотерапии появилось нечто новое, что опирает­ся на медицинскую науку больше не во врачебном смыс­ле, а в философском и что поэтому нуждается в этичес­кой и метафизической проверке, как всякое философское начинание.

Цель философского образа жизни не может быть сформулирована как некое состояние, которое было бы достижимо и исполнимо. Наши состояния есть лишь проявления постоянной озабоченности нашей экзистенции или воспрепятствования ей. Наша суть — бытие-в-пути. Мы хотели бы прорваться сквозь время. Последнее возможно только в полярных состояниях:

только в данное время нашей историчности благодаря собственной экзистенции узнаем мы нечто о вечном настоящем;

только в качестве определенного человека, в этом конкретном образе, удостоверяемся мы в человеческом бытии как таковом;

только когда мы узнаем собственную эпоху как объемлющую нас действительность, только тогда мы можем постичь нашу эпоху в единстве истории, а в ней — вечность.

Устремляясь ввысь, мы достигаем лежащего в основе всех наших состояний все более проясняющегося первоистока, который, однако, постоянно подвергается опасности замутнения.

Эта свойственная философской жизни устремленность ввысь — принадлежность каждого человека. Он должен в качестве отдельного, единичного, индивидуума осуществить себя в коммуникации, в которой ничего нельзя свалить на другого.