|
В конце концов он приписывает себе особое свойство - быть Естественным Человеком, который сохранился неповрежденным, без единой царапины, без единого пятнышка первородной порчи, насылаемой цивилизованностью (что г-н Сейер называет его <непорочным зачатием>)274. Наконец, он становится как Бог: <На земле для меня все кончено. Мне невозможно причинить ни добра, ни зла... И я успокоен в бездне - бедный несчастный смертный, но бесстрастный, как сам Бог>275. О бедный Жан-Жак, поистине отлученный от всего, кроме своей не знающей меры Индивидуальности! Невозможно отделаться от величайшей жалости и к нему, и к Ницше - оба они жертвы, потому что до конца, до основ пережили безумие, которое получили от своего века (и с лихвой веку возвратили). Однако остережемся такого сочувствия. Оно не должно скрыть от нас ни чудовищной аберрации, когда <гнусное я> ставит себя <праведным судьей всего мира>, ни катастроф, за которые ответственна эта <негодующая плаксивая чувствительность, вмененная, как закон> и <призванная в качестве последнего средства> против миропорядка276. Каждый из нас смутно чувствует, что весь физический мир имеет меньшую ценность, чем одно духовное существо, - вот почему можно соблазниться человеческим несчастьем. Человеческое сердце забывается: оно думает, что слышит стенание духа - мало того, некий отзвук того несказанного стенания, вселенного в нас Духом святости, которым стенает вся тварь, - а слышит только злой гул плоти и крови. 7. Имитируя святость, перенеся принципы героической жизни на религиозное почитание самого себя, возымев претензию достичь Бога и Божественной жизни чувствительностью и чувственным воображением, не стал ли Жан-Жак высочайшим образцом натуралистической мистики чувства? Так ныне воспоем: явился Чувствительности новый бог, - восклицал Бомье39* в <Гробнице и апофеозе Руссо>277. Сейеровское определение мистицизма (<аффективный иррациональный восторг от уверенности в единении с Богом>) придумано специально для Жан-Жака Руссо. Только для него и подобных ему оно и годится. Слово, конечно, все стерпит. Но нет более опасной двусмысленности, чем просто объединить под именем <мистицизма>, не отмечая никакой принципиальной разницы, любовь святого Иоанна Креста и любовь Амадиса40*, восхищение святой Екатерины Генуэзской и бред Жан-Жака, Байрона, Фурье или Кине, а также выдавать эстетическую или лирическую эмоцию за какой-то <зачаток> духовного опыта святых278. Это значит подделывать знаки языка, а значит и монеты разума279. — 156 —
|