|
Теперь поглядите на него в последние годы, после изгнания, после великих огорчений и терзаний. В припадке настоящего приступа безумия, как сам Руссо признался Корансе37*256, он бежал из Англии, от Юма, и три года скитался по городам и весям, одержимый бесами величия и преследования. И вот он опять в Париже, пишет <Мечтания> и <Диалоги>. Он чувствует, что кругом него сплошной <заговор тьмы>, в котором участвует <все ныне живущее поколение> и <ужасающий мрак> которого он никакими способами не может рассеять; он окружен <тройною стеною мрака>, заключен <в громадном здании мрака>, воздвигнутом вокруг него257. Он точно знает, что весь мир вступил в союз против него, что заговор философов осудил его на погибель, что ему остается жить <вымаранным из людского общества>258. <Этот союз обнимает весь мир без исключения и без исхода; я уверен, что закончу дни в таком ужасном положении вне закона и никогда не проникну в эту тайну>259. Ну что ж - он всем прощает, не отвечает своим гонителям, проявляет великодушие к Давиду Юму260 и только оплакивает свои беды, <добрые дела>, которые ему <не дали совершить>261, свою несравненную доброту. Бернарден де Сен-Пьер умиляется простоте и покою его скромного жилища на улице Платриер. Бескорыстный, трезвый, ласковый, снисходительный, смиренный, бедный и любящий бедность, он живет в уединении, наотрез отказавшись ходить к сильным мира сего, собирает гербарии -совершенно оставил свет. Себя самого он, конечно, не оставил, и все-таки в этот момент на нем лежит отсвет величия и истинной доброты. Что же случилось в действительности? В действительности Руссо окончательно скатился в мир мечтаний. Тяжесть страданий и мук - впрочем, совершенно реальных - и, с другой стороны, старость, отчасти притушившая желания, дали душевной болезни докончить свое дело. Руссо порвал не только всякую нравственную связь с миром, но и всякую психологическую связь с реальностью. Теперь он мог (во всяком случае, он сам так думал) оставаться нечувствительным к внешним вещам, как ничего не значившим для него; его фиктивное <я>, не связанное больше реальностью, - я бы сказал, <рассвободившееся>, - <я> его доброты, воображения и чувства, <я> его артистических мечтаний, стало вольно витать на просторе. <Если мой муж не святой, кто же тогда святой?> - воскликнула Тереза после его смерти262. Теряя рассудок, входя в гавань Безумия, Жан-Жак на всех парусах летит к святости! И вправду он святой своего века - разве паломничества на его могилу этого не доказывают?263 Сама королева совершила такое паломничество. Сначала чувствительные души, затем <добрые республиканцы> отправлялись на Тополевый остров в Эрменонвиле проливать слезы на могиле <святого мученика>, <мужа, всегда ступавшего стезями добродетели>, <мужа истины и природы> и поклоняться его реликвиям - табакерке, башмакам, колпаку. <Колпак - знак свободы, - восклицал в 1791 г. Шерен, показывая колпак Руссо толпе в Монморанси, - а этот колпак покрывал главу знаменитейшего ее защитника>264. — 153 —
|