Рассказ?

— Замолчите, — сурово ответил он. — Это час одиночества. — И, впихнув меня в какую-то каморку, тщательно запер за мной дверь.

Решив, что я один, я хотел было взять со стола оставленную словно бы для меня открытую книгу, но какая-то старуха, лежавшая в углу на одеялах, подняла крик.

— Я вас не заметил, — объяснил я. — Вам досаждает мое присутствие?

— Вовсе нет, просто в моем возрасте я не привыкла к посещениям.

Я уселся рядом с ней и, закрыв глаза, завел обычные приветствия: “Я вас не знал. Тщетно пытался я приблизиться к вашему лицу. В постыдных глубинах преследовал образ всего прекрасного в вас. Я звал вас, и имя ваше оказывалось отголоском самых низменных моих мыслей. Дни стыда. Теперь уже слишком поздно. Я перед вами и являю собой зрелище своих ошибок”.

— Подойдите же, — сказала старуха. — Мы проведем эти несколько минут вместе.

Она разделась и, оставшись в длинной черной комбинации, пошла за книгой, из которой тут же вырвала несколько страниц. “Вы умеете читать?” — спросила она, понизив голос, и протянула мне пару-другую страниц; мы растянулись бок о бок, завернувшись каждый в свое одеяло.

— Это извлечение из речи о третьем сословии, — сказал я, проглядев листки. — Послушайте, я прочту. “Было время, когда язык перестал связывать слова меж собой, следуя простым соотношениям, и превратился в орудие столь деликатное, что большинству запретили им пользоваться. Однако люди насмехались над этим запретом, поскольку им свойственно пренебрегать мудростью и не давало им покоя желание связать себя воедино запретными узами. Перед лицом подобного безумия решили рассудительные больше не разговаривать. Они, которым ничто не возбранялось и которые как раз-таки и умели себя выразить, хранили отныне молчание. Казалось, они выучили слова, лишь чтобы полнее их не знать; и, связывая их с самым тайным, уводили они слова в сторону от естественного”.

— У меня для чтения всего несколько строк, — в свою очередь сказала старуха, но, с трудом выговорив первые слоги слова “крушение”, добавила: “Извините, мне придется отступиться”.

Она быстро оделась и, покопавшись в одном из карманов, показала картинку с изображением детской головки.

— Примите это на память, у меня больше нет ничего, чтобы возместить тот урон, который я вам причинила.

— Что вы хотите этим сказать? — пробормотал я. — Что вы делаете?

На земле валялся выроненный ею лист, она вновь над ним склонилась.

— Это занятие уже не для моего возраста, — заявила она. — Печально, что оставляю вас в замешательстве, увы, я не могу исполнить свою роль.