|
Но на этом платоновское выворачивание Аристофана наизнанку не заканчивается. Получив, наконец, слово, вымышленный Аристофан придумывает оригинальную концепцию того, что раньше люди были трех полов: женского, мужского и мужчины-женщины андрогины, которых Зевс затем разрезал на две части. В итоге, эти половинки стремятся друг к другу по-разному: половинки андрогинов стремятся к противоположному полу, половинки мужчин – к мужчинам, женщин – к женщинам [43]. Причем, особенно интересно заявление Аристофана относительно мужчин: «Мужчин, представляющих собой половинку прежнего мужчины, влечет ко всему мужскому; уже в детстве, будучи дольками существа мужского пола, они любят мужчин и им нравится лежать и обниматься с мужчинами. Это самые лучшие из мальчиков и юношей, ибо они от природы самые мужественные. Некоторые, правда, называют их бесстыдными, но это – заблуждение: ведут себя они так не по своему бесстыдству, а по своей смелости, храбрости и мужественности, из пристрастия к собственному подобию. Тому есть убедительное доказательство: в зрелые годы только такие мужчины обращаются к государственной деятельности (выделено автором). Возмужав, они любят мальчиков, и у них нет природной склонности к деторождению и браку; к тому и другому их принуждает обычай, а сами они вполне довольствовались бы сожительством друг с другом без жен» [44]. Вложенная ему в уста мысль о том, что только мужчины-гомосексуалисты наиболее пригодны к государственной деятельности, однозначно повергла бы настоящего Аристофана в шок. Давайте вспомним еще раз его «Облака». В самый разгар спора, определив тех, кто подчиняется правилам Кривды-Сократа, как «толстозадых» (гомосексуалистов), Кривда жестко обращается к Правде с вопросом: «Кривда: Ответь же мне, в собраньи судьи из каких? Правда: Из тостозадых. Кривда: Правильно! Поэты в театре из каких? Правда: Из толстозадых. Кривда: Народоправцы из каких? Правда: Из толстозадых» [45]. Из данной цитаты мы видим, что и сам Аристофан отмечал, что среди судей, поэтов, актеров и демократов большинство – гомосексуалисты, но помыслить себе того, что заочно ему припишут не только апологетику этого явления, но и даже создание некой концепции, при всей своей неуемной фантазии, комедиограф вряд ли бы сумел. Так что, думается, можно прийти к однозначному выводу о том, что изображение Аристофана в «Пире» Платона: -во-первых, явный гротеск, причем весьма обидный; -во-вторых, Аристофана оценивают как варвара и тирана, боящегося философии и гомосексуализма как признаков античной свободы общества и человека; — 143 —
|