Слова и вещи

1 T. Campanella. Realis philosophia, Francfort, 1623, p. 98

2 G. Porta. Magie naturelle, Rouen, 1650, p. 22.

3 U. Aldrovandi. Monstrorum historia, p. 3.

56

сущий ему феномен расстояния; тем самым он торжествует над местом, предписанным каждой вещи. Какие же из этих отраже­ний, наполняющих пространство, являются исходными? Где реальность и где отраженный образ? Зачастую это невозможно определить, так как соперничество является чем-то вроде есте­ственного удвоения вещей. Оно порождается сгибанием вещи, оба края которой сразу же противостоят друг другу. Парацельс сравнивает это основополагающее удвоение мира с образом двух близнецов, «которые совершенно походят друг на друга, так что никто не может сказать, который из них дал другому

его подобие»1.

Однако соперничество не оставляет инертными относительно друг друга обе фигуры, связанные взаимным отражением, кото­рые оно противопоставляет. Бывает, что одна из них, как более слабая, воспринимает сильное влияние другой, которая только что отразилась в ее пассивном зеркале. Разве звезды не господ­ствуют над травами земли, для которых они являются неиз­менным образцом, постоянной формой и над которыми им дано скрытым образом проявлять всю совокупность своих влияний? Сумрачная земля является зеркалом усеянного звездами неба, но в этой схватке соперники не равны ни ценностью, ни достоин­ством. Блики травы мягко воспроизводят чистую форму неба. «Звезды, — говорит Кроллиус, — это родоначальницы всех трав, и каждая звезда на небе есть не что иное, как духовный про­образ именно той травы, которую она представляет, и как каж­дая былинка или растение — это земная звезда, глядящая в небо, точно так же каждая звезда есть небесное растение в духовном обличий, отличающееся от земных растений лишь материей... небесные растения и травы обращены к земле и взи­рают прямо на порожденные ими травы, сообщая им какое-ни­будь особенное свойство»2.

Но случается, что исход схватки соперников остается неяс­ным и спокойное зеркало отражает лишь образ «двух раздра­женных солдат». В таком случае подобие становится борьбой одной формы против другой или же, скорее, борьбой внутри одной и той же формы, разделенной материальностью или про­странством. Человек Парацельса, как небосвод, «усеян свети­лами», но он не связан с ним, как «вор с галерой, как убийца с колесом, рыба с рыбаком, дичь с охотником». Небосводу че­ловека надлежит быть «свободным и могучим», «не подчиняться никакому приказу», «не управляться никаким другим сотворен­ным существом». Его внутреннее небо может быть самостоя­тельным и основываться только на себе самом, но при условии, что благодаря своей мудрости, являющейся также и знанием, человек как бы уподобляется мировому порядку, воспроизводит