Слова и вещи

41

ту картину, на которой он старается что-то изобразить. Он пре­бывает на стыке этих двух несовместимых видимостей.

Слегка повернув лицо и наклонив голову к плечу, художник смотрит. Он фиксирует взглядом невидимую точку, которую, однако, мы, зрители, легко можем локализовать, так как эта точка — мы сами: наше тело, наши глаза. Зрелище, которое он разглядывает, является, следовательно, дважды невидимым: во-первых, поскольку оно не представлено в пространстве картины и, во-вторых, поскольку оно располагается именно в той неви­димой точке, в том глубоком убежище, в котором наш взгляд скрывался от нас самих в тот момент, когда мы смотрим. Но тем не менее как мы смогли бы не заметить этой невидимости здесь, перед нашими глазами, когда в самой картине она об­ладает своим осязаемым эквивалентом, своим запечатленным образом? В самом деле, можно было бы догадаться, что рас­сматривает художник, если бы можно было бросить взгляд на полотно, которым он занят. Но мы видим только лишь изнанку холста, горизонтальные брусья и вертикальный наклонный брус мольберта. Высокий однообразный прямоугольник, занимающий всю левую часть реальной картины и изображающий оборотную сторону представленного полотна, воспроизводит в виде поверх­ности глубинную невидимость того, что созерцает художник: это пространство, в котором мы находимся и которым мы сами являемся. От глаз художника к объекту его созерцания властно прочерчена линия, которую мы не можем избежать, рассматри­вая картину: она пересекает реальную картину и достигает перед ее поверхностью той точки, с которой мы видим худож­ника, смотрящего на нас; эта пунктирная линия неминуемо на­стигает нас, связывая нас с тем, что представлено на картине.

Кажется, что это простое место чистой взаимности: мы раз­глядываем картину, с которой художник в свою очередь созер­цает нас; ничего, кроме лиц, обращенных друг к другу, кроме уставленных друг на друга глаз, кроме прямых взглядов, кото­рые, пересекаясь, взаимно накладываются. И тем не менее эта тонкая линия видимости при своем возвращении охватывает целую сложную сеть неопределенностей, обменов и уклоняю­щихся движений. Художник лишь в той мере направляет свой взгляд на нас, в какой мы находимся на месте, соответствую­щем его сюжету. Мы, зрители, — лишние. Попав под этот взгляд, мы изгнаны им, замещены тем, что все время находи­лось здесь до нас: самой моделью. Но и наоборот: взгляд ху­дожника обращен в пространство вне картины, в пустоту, что позволяет ему принять столько моделей, сколько придет зрите­лей; в этом конкретном, хотя и безразличном месте созерцаю­щий и созерцаемый без конца меняются местами. Ни один взгляд не является устойчивым, или, скорее, в безличном следе, оставленном взглядом, пронизывающим полотно по перпендику­ляру, субъект и объект, зритель и модель бесконечно меняются