Слова и вещи

Эти имена собственные стали бы полезными ориентирами, помогли бы избежать двусмысленных обозначений; во всяком случае, они сообщили бы нам, куда смотрит художник, а с ним — и большинство изображенных лиц. Однако отноше­ние языка к живописи является бесконечным отношением. Дело не в несовершенстве речи и не в той недостаточности ее перед лицом видимого, которое она напрасно пыталась бы восполнить. Они несводимы друг к другу: сколько бы ни называли видимое, оно никогда не умещается в названном; и сколько бы ни по­казывали посредством образов, метафор, сравнений то, что вы­сказывается, место, где расцветают эти фигуры, является не пространством, открытым для глаз, а тем пространством, кото­рое определяют синтаксические последовательности. Но имя собственное в этой игре не более чем уловка: оно позволяет показать пальцем, то есть незаметно перейти от пространства говорения к пространству смотрения, то есть удобным образом сомкнуть их, как если бы они были адекватны. Но если мы хо­тим оставить открытым отношение языка и видимого и гово­рить, не предполагая их адекватности, а исходя из их несовме­стимости, оставаясь как можно ближе и к одному, и к другому, то нужно отбросить имена собственные и удерживаться в беско­нечности поставленной задачи. Так, может быть, именно по­средством этого серого, безымянного, всегда скрупулезного и повторяющегося в силу его чрезмерной широты языка живопись мало-помалу зажжет свой свет.

Следовательно, надо притвориться, что мы не знаем, что именно отражается в зеркале, и исследовать это отражение в самом источнике его существования.

Прежде всего оно представляет собой оборотную сторону большого полотна, изображенного слева, скорее, даже не обо­ротную, а лицевую сторону, так как оно показывает в фас то, что скрыто положением этого полотна. Более того, оно противо­поставлено окну и подчеркивает его. Как и окно, отражение является общим местом и для картины, и для того, что нахо-

47

дится вне ее. Но функция окна состоит в непрерывном освеще­нии, идущем справа налево и присоединяющем к полным вни­мания персонажам, к художнику, к картине то зрелище, которое они созерцают. Зеркало же в сильном, мгновенном и вне­запном порыве устремляется за пределы картины на поиски не­видимого предмета созерцания, с тем чтобы сделать его види­мым на грани фиктивной глубины, видимым, но безразличным ко всем взглядам. Властный пунктир, прочерченный между отражением и отражающимся, перпендикулярно пронзает лью­щийся сбоку поток света. Наконец — и это является третьей функцией зеркала, — оно располагается рядом с дверью, кото­рая раскрывается, подобно ему, в задней стене на картине. Дверь также вырезает светлый прямоугольник, матовый свет которого не проникает в комнату. Он был бы всего лишь золо­тистой плоскостью, если бы не углублялся за пределы этой комнаты с помощью резной створки двери, изгиба занавеса и нескольких затененных ступенек. Там начинается коридор, но вместо того, чтобы теряться в темноте, он расплывается в жел­том сиянии, где свет, не проникая в комнату, клубится и успо­каивается. На этом светлом фоне, одновременно близком и бес­предельном, вырисовывается высокий силуэт мужчины. Он ви­ден в профиль; одной рукой он придерживает тяжелую драпи­ровку; его ноги размещены на разных ступеньках; одна из них согнута в колене. Может быть, он сейчас войдет в комнату, мо­жет быть, только проследит за тем, что в ней происходит, до­вольный, что может незаметно что-то подсмотреть. Как и зеркало, он фиксирует оборотную сторону происходящего; ему, как и зеркалу, не уделяют никакого внимания. Неизвестно, от­куда он пришел. Можно предположить, что, блуждая по запу­танным коридорам, он проходил мимо комнаты, где находятся уже известные нам лица и работает художник; возможно, что он сам также только что был на переднем плане сцены, в той невидимой части, которую созерцают все присутствующие на картине. Как и изображения в глубине зеркала, он, возможно, является посланцем этого очевидного и скрытого пространства. И все же есть одно отличие: он находится здесь собственной персоной; он возник извне, на пороге изображаемого простран­ства; он очевиден — это не возможное отражение, а вторжение действительности. Зеркало, позволяя видеть происходящее пе­ред картиной и даже вне стен мастерской, вызывает гармониче­ское движение между внешним и внутренним по соединяющей их оси. Одна нога на ступеньке, тело, полностью данное в про­филь, — непостижимый пришелец застыл в равновесии, на мгно­вение прервавшем его движение вовнутрь или наружу. Оста­ваясь на месте, он повторяет реальными и темными объемами своего тела мгновенное движение фигур, пересекающих ком­нату, проникающих в зеркало, отраженных в нем и проецируе­мых обратно в облике видимых, новых, тождественных сущно-