|
Конечно, поскольку я ( порождение движения и непрестанного метаболизма материи, я не был бы в состоянии улавливать даже эти проблески света, если бы не было ритмов, шумов, пауз, повторов и пересечений в моем физическом движении, чтобы улавливать и отражать их то тут, то там; подобно путешественнику, который пролетая по пути на Итальянскую Ривьеру в облаке дыма и пыли сквозь туннель за туннелем, ловит на лету и тут же теряет моментальные образы голубого моря и неба, которые он и хотел бы, но не может задержать; однако, если бы он не пронесся со свистом сквозь эти туннели, он не имел бы даже этих мгновенных кадров в той форме, в какой он воспринимает их. Так и стремительный поток жизни в ее незавершенные моменты переполняет меня интуициями, фрагментарными и смутными, но тем не менее несущими откровение; мой ландшафт окутан дымом моего маленького локомотива и превращается в мучительный эпизод моего напряженного путешествия. То, что появляется (это идеальный объект, а не событие), таким образом, смешивается с событием своего появления; картина отождествляется с тем возбуждением, даже потрясением моего внимания, случайно обратившегося к ней; напряженность моего материального существования, преодоление материальных превратностей также превращает идеальный объект в преходящий факт, заставляет его казаться субстанциальным. Но это недолговечное существование, которое я самонадеянно присоединяю к нему, как будто его судьба зависела от моих мимолетных взглядов на него, не составляет его подлинного бытия, что различает даже моя интуиция. Оно состоит в практическом достоинстве и могуществе, которое оно получает от чуждого ему импульса моей животной жизни. Животных, которые от природы являются гонимыми и голодными существами, интересуют и тревожат всевозможные датумы ощущения и воображения, подразумевающие, что за ними стоит нечто субстанциальное, нечто действенное и имеющее значение в мире. Ими имплицитно привносится идея движущегося мира; они извлекают ее из глубин свой растительной Психеи, представляющей собой ограниченный темный космос, незаметно обращающийся внутри. Когда на него обращают внимание и рассматривают как сигнал неизвестного материального события или опасности, этот образ включается в сферу деятельности и принимает внешний вид существования. Если убрать этот каркас, избавиться от всех намеков на время, когда этот образ еще не возник или когда он уже будет в прошлом, исчезнет сама идея существования. Датум перестает быть явлением в подлинном и содержательном смысле этого слова, поскольку он более не подразумевает какую-либо являющуюся субстанцию или какой-либо интеллект, которому он является. Датум остается явлением только в том смысле, что его природа совершенно открыта, что это ( конкретное бытие, которое можно обозначить, помыслить, увидеть, определить, если у кого-то хватит разума. Но его собственная природа ничего не говорит ни о скрытых условиях, которые вводят его на свет, ни о каком-либо случайном наблюдателе, который обнаружит его. Он остается исключительно в пределах своей определенности (category). Если это цвет, то именно этот цвет, если это боль, то именно эта боль. Их явление не есть событие, и наличие не является переживанием, поскольку нет окружающего мира, в котором они могли бы появиться, нет наблюдающего духа, чтобы воспринять их. Скептик в этом случае замыкается в интуиции поверхностной формы, не имеющей ни корней, ни начала, ни окружения, ни положения, ни места сосредоточения; маленькая вселенная, нематериальное абсолютное содержание, остающееся в самом себе. Это содержание, которое просто получает наслаждение от присущего ему качества, лишенное каких бы то ни было внешних связей, не подвергающееся никакой опасности перестать быть тем, что оно есть, ему не присущи ни случайности, ни перспективы, свойственные существованию; оно есть то, что оно есть по своей природе, логически и неизменно. — 24 —
|