Русская Философия. Энциклопедия

Соч.: Догматическая система св. Григория Нисского. Ка­зань, 1887; Наука о человеке. Т. 1: Опыт психологической исто­рии и критики основных вопросов жизни. Казань, 1898; 3-е изд. Казань, 1906. Т. 2: Метафизика жизни и христианское открове­ние. Казань, 1903; 2-е изд. Казань, 1907; Вера и знание с точки зрения гносеологии. Казань, 1913.

Лит.: Флоровский Г. Пути русского богословия. Париж, 1937 (Вильнюс, 1991). С. 445^450; Белгородский М. М. Разга­давший тайну человека: О философском наследии В. И. Несмелова. 1863-1937//Советская библиография. 1992. № 1.С. 113-121; Шапошников Л. Е. Русская религиозная философия XIX-XX веков. Н. Новгород, 1992.

Л. Е. Шапошников

НЕСТОР (сер. XI - нач. XII в.) - писатель-агиограф. Постриженник Киево-Печерского монастыря, Н. являлся ав­тором древнейших рус. житий «Чтения о житии и погуб-лении блаженных страстотерпцев Бориса и Глеба» и «Жи­тия преподобного отца нашего Феодосия, игумена Пе-черского». Одним из первых он развивал в своих работах идеи христианского провиденциализма, а также принцип жесткого противопоставления духовного и материально­го начал, выступал идеологом монашеского аскетизма и нестяжания. Биографические сведения о нем чрезвычай­но скупы. В Киево-Печерский монастырь он постригся после 1074 г. Здесь был возведен в сан дьякона. Остаток жизни, на к-рый приходилась работа над прославившими его имя житиями, он провел во Владимире Волынском, куда попал как знающий, обладающий редким литератур­ным даром книжник. Создание «Чтения о житии Бориса и Глеба» датируется исследователями кон. XI - нач. XII в., а «Житие Феодосия» временем ок. 1108 г., когда по иници­ативе Святополка II осуществляется канонизация печерс-кого подвижника. «Чтение о житии Бориса и Глеба» -первое древнерус. агиографическое соч., написанное по законам житийного жанра, хотя прямых агиографических образцов, к-рые соответствовали бы житию страстотерп­цев, христианская церковь не знает. Оно должно было за­менить созданное несколько ранее «Сказание о житии Бориса и Глеба», отразившее древнерус. культ князей-мучеников в близкой народному миропониманию и да­леко не канонической (с элементами двоеверия) интер­претации. В «Чтении» вероломно убитые князья высту­пают как посредники, вымаливающие у Бога снисхожде­ние к людям. Это во всех отношениях образцовые святые, личности абсолютно благочестивые, жизненный путь к-рых - предуготовление к мученичеству. Все повествова­ние подчинено центральной нравственно-назидательной идее терпения, смирения и послушания. Факт гибели кня­зей в междоусобной борьбе превращается в абстрактный, как бы вневременной нравоучительный пример, своего рода сакральное действие, сопоставимое с жертвенным подвигом Сына Божия. Их смерть, по Н., показывает не слабость, а достойную восхищения силу преодоления притяжения мира земного. Тем самым едва ли не впер­вые в древнерус. мысли абсолютизируется примат духов­ности и формулируются неизвестные доселе славяно-рус., об-ву установки духовно-практической деятельности. Н. исходит из принципиальной несовместимости идеально­го и материального начал бытия. Разорванность двух пла­нов бытия преодолевается жертвенностью, к-рая рассмат­ривается как способ освобождения от материальности жизни и прорыва в мир иной, как путь приобщения к высшему идеалу. Логика поступков князей не обыденно-земная, соответственно и адекватная оценка возможна только с позиций монашеского отрешения от плотского и земного. Монах побеждает мир подвигом аскезы и воз­держания (смерть для мира), подвиг князей - реальная смерть ради преодоления плотского, суетного, уводяще­го от Бога земного бытия. При этом все события в житии предопределены промыслом, пронизывающим жизнен­ный путь героев от рождения до гибели. Отсюда происте­кает вывод о богоустановленности миропорядка. В соци­альном плане отсюда следует вывод о незыблемости иерархии, повиновении старшим, а в личном - покорно­сти судьбе. В литературе «Чтение о житии Бориса и Гле­ба» нередко расценивалось как осуждение междоусобиц. Но провиденциальное восприятие действительности глу­шит проявление такого протеста. Из установки на пре­одоление тварной бытийности следовало не осуждением отрицание суетной мирской жизни как таковой, со всеми ее страстями, материальными заботами и рознью. В «Жи­тии Феодосия» создан образ идеальной земной жизни, преодолевающей несовершенство тварного мира в под­виге монашества. В отличие от «Чтения», привлекаемые агиографические сюжеты и приемы не вытеснили реаль­ной биографической основы жития. Н. сформулировал осн. черты рус. типа аскетической святости. Эта аскеза строгая, но доступная, не требующая ничего сверхчело­веческого, ее основа - воздержание телесное, молитва и пост, главное же - это не абсолютное затворничество ради собственного спасения, а служение миру. Жертвенный подвиг аскета складывается из труда на общую пользу, в сочетании с материальной и духовной помощью тем, по в ней нуждается, и постоянными молитвами о прощении грешников и заблудших. Здесь преодолевается намечен­ный «Чтением» соблазн полного отрешения от жизни, политики и культуры, хотя соответствующие нравствен­но-ценностные установки сохраняются. Остается незы­блемым принцип онтологической вторичности матери­ального по отношению к идеальной сфере божественно­го. Подвижничество Феодосия все же представляет со­бой пример движения от мира к Богу, но это движение многоплановое, не ограничивающееся полным отказом от мирских соблазнов и отсечением плотских страстей. В конечном счете выбор между Богом и миром, духом и страстью осуществляется в пользу первого. Последова­тельно проводится в «Житии» фаталистический принцип попечения Божия о мире, к-рым Н. обосновывает ненуж­ность забот о земном (требование не обременяться материальными заботами, жить милостыней в надежде, что о всем должен позаботиться Бог). Н. провозглашает откровение, даруемое Богом своим избранникам, источ­ником абсолютного знания. Поэтому не искушенный в премудростях Феодосии оказывается мудрее философов. Однако из этого постулата Н. не разворачивает апологии иррационализма и антиинтеллектуализма, свойственной христианским мистикам-аскетам. Превознося божествен­ную мудрость, он тем не менее не отвергает необходи­мость учения и высоко ценит книжность. Н.-агиографа нередко смешивают с Нестором-летописцем, приписы­вая ему авторство «Повести временных лет» и цикла ста­тей о Печерском монастыре, входящих в эту повесть. Тек­стологически доказано, что агиографические и летопис­ные произв. принадлежат разным Несторам. Нестор-ле­тописец был старшим современником Н.-агиографа, являлся учеником Феодосия и расходился с Н.-этнографом в трактовке истории Печерского монастыря. Кроме этих расхождений, есть различия в идейно-политических при­страстиях обоих авторов. Сводчиком всей «Повести вре­менных лет» Нестор-летописец, видимо, считался необос­нованно. Древнейший летописный свод приписывается ему ошибочно из-за заблуждения монахов, знавших о су­ществовании печерского летописца Н. и подписавших этим именем скопированные в монастыре списки летописи.