Письмо и различие

Фуко пишет: «Декарт не избегает угрозы безумия, обходя вероят­ность сна или заблуждения... Ни населенный образами сон, ни ясное сознание того, что чувства нас обманывают, не могут довести сомне­ние до предела всеобщности; допустим, что глаза вводят нас в заб­луждение, "допустим, что мы действительно спим", вся истина цели­ком не исчезнет во мраке. С безумием дело обстоит иначе». И дальше: «В экономике сомнения безумие, с одной стороны, и сон и заблужде­ние — с другой, не уравновешены. Они по-разному соотносятся с ис­тиной и с тем, кто эту истину ищет; сновидения и иллюзии превзойде­ны в структуре истины, а безумие исключается сомневающимся субъек­том».

В самом деле, кажется, что Декарт не углубляется в опыт безумия, не доходит в нем до неустранимого, но внутренне присущего самому безумию ядра. Он не уделяет безумию внимания, не принимает гипоте­зу безумия, его не рассматривает. Он исключает его постановлением. Я был бы безумцем, если бы считал, что сделан из стекла. Но это исклю­чено, поскольку я мыслю. Упреждая момент Cogito, которому предсто­ит дожидаться многочисленных и строго последовательных этапов, Фуко пишет: «невозможность быть безумцем, присущая не объекту мысли, но мыслящему субъекту». Безумие изгоняют, отвергают, разоб­лачают в самой его невозможности именно изнутри мышления.

Насколько мне известно, Фуко первым обособил таким образом в этом «Размышлении» бред и безумие от чувств и сновидений. Обосо­бил в их философском смысле и методологической функции. В этом оригинальность его прочтения. Но по невниманию ли классические толкователи не сочли такое разъединение уместным? Прежде чем от-

[62]

ветить на этот вопрос или, скорее, прежде чем продолжать его ста­вить, отметим вместе с Фуко, что это исключающее постановление, которое предвещает политическое постановление о великом заточе­нии, или ему ответствует, или его передает, или его сопровождает, которое во всяком случае с ним взаимосвязано, — это постановление было бы невозможным для, например, Монтеня, донимаемого, как известно, возможностью оказаться или стать полным безумцем в са­мом акте мышления. Картезианское постановление знаменует, гово­рит Фуко, «пришествие рацио». Но поскольку пришествие рацио не «исчерпывается» «прогрессом рационализма», Фуко оставляет здесь Декарта, обращая свое внимание на историческую (социально-поли­тическую) структуру, лишь одним из знаков каковой является карте­зианский жест. Ибо «о классическом событии», говорит Фуко, «сви­детельствует не один признак».