Письмо и различие

показывающий одновременно и работу автора, и его размышления о своей работе...», состоит «в критическом сознании» (р. 51). Идиома Мариво заключается, следовательно, не в описанной структуре, а в намерении, одушевляющем традиционную форму и созидающем но­вую структуру. Истина восстановленной таким образом общей струк­туры не описывает организм Мариво в его собственных линиях. И тем более в его силе.

И однако: «Выделенная таким образом структурная характерис­тика — двойной регистр — представляется в виде некоей констан­ты... Она в то же время отвечает (курсив наш) знанию самого себя, каким обладает человек у Мариво: незрячее "сердце" в поле созна­ния, сводящегося к зрению» (р. 64). Но каким образом традицион­ная для этой эпохи «структурная характеристика» (если предполо­жить, что в таком виде она достаточно определенна и оригинальна, чтобы быть эпохальной) может «отвечать» сознанию «человека у Мариво»? Отвечает ли структура исключительному в своем роде за­мыслу Мариво? Не является ли Мариво здесь скорее удачным приме­ром — и тогда следовало бы показать, чем он удачен — литератур­ной структуры эпохи? а через нее и структуры самой эпохи? Нет ли тут массы нерешенных методологических проблем, предваряющих индивидуальное структурное исследование, монографию о том или ином авторе или произведении?

Если геометризм особенно очевиден в эссе о Корнеле и Мариво, то по поводу Пруста и Клоделя верх берет преформизм. И на сей раз больше в органицистской, нежели в топографической форме. К тому же именно здесь он более всего плодотворен и наиболее убедителен. Прежде всего потому, что материал, которым он позволяет овладеть, богаче и глубже освоен. (Да будет нам позволено ко всему прочему заметить: по нашему ощущению, лучшее в этой книге приходится не на метод, а на качество внимания.) Но также и потому, что эстетики Пруста и Клоделя глубоко согласованы с эстетикой Руссе.

У самого Пруста — представленные нам доказательства не должны оставить по этому поводу ни тени сомнения, если таковое нас еще пре­следовало — структурная потребность была постоянной и сознатель­ной, что проявляется в чудесах симметричности (не истинной, не лож­ной), повторяемости, кругообразности, обратного освещения, наложе­ния одного на другое без совпадения первого с последним и т. д. Телеология является здесь не проекцией критика, а темой автора. Вов­леченность конца в начало, странные отношения между субъектом, ко­торый пишет книгу, и ее сюжетом, между сознанием рассказчика и со­знанием героя — все это напоминает стиль становления и диалектику местоимения «мы» в «Феноменологии духа». Как раз о феноменологии некоего духа и идет здесь речь: «Можно различить и другие основания