|
[36]
свете «предустановленной» и воспринимаемой в своей одновременности телеологической схемы. Даже в эссе, посвященных Прусту и Клоделю, в эссе, направляемых наиболее содержательной структурой, Руссе вынужден пойти на то, чтобы расценивать как «случайности роста» «каждый эпизод, каждого персонажа», в отношении которых следовало бы «признать возможную независимость» (р. 164) от «центральной темы» или «общего устройства произведения» (там же); он вынужден пойти на то, чтобы столкнуть «истинного Пруста» с «романистом», к которому он, впрочем, может «быть несправедлив», поскольку, по Руссе, истинный Пруст тоже может пройти мимо «истины» любви и т. д. (р. 166). Как «истинный Бодлер заключен, возможно, в одном единственном "Балконе", а весь Флобер — в "Госпоже Бовари"» (р. XIX), так истинный Пруст не может быть одновременно повсюду. Руссе должен также сделать вывод, что персонажи «Заложника» разобщены не «обстоятельствами», а, «вернее сказать», «требованиями клоделевской схемы» (р. 179); должен не скупиться на чудеса изощренности, чтобы доказать, что в «Атласном башмачке» Клодель «не изменяет себе» и «не отвергает» свою «постоянную схему» (р. 183). Серьезнее всего, что этот «ультра-структуралистский», как мы выразились, метод, в некоторых отношениях противоречит, похоже, самому ценному и оригинальному намерению структурализма. В области биологии и лингвистики, где он поначалу и проявил себя, структурализм стремится главным образом сохранить связность и полноту любой целостности на ее собственном уровне. Первым делом он запрещает рассматривать в данной конфигурации то, что не завершено или ущербно, все то, в чем она предстает лишь как слепое предвосхищение или таинственное отклонение от ортогенеза, осмысляемого исходя из некоего телоса или идеальной нормы. Быть структуралистом — значит прежде всего неотступно следовать за организацией смысла, самостоятельностью и собственно равновесием, удавшейся конфигурацией каждого момента, каждой формы; значит отказываться списывать на нелепую случайность то, чего не позволяет понять некий идеальный тип. Даже патологическое не является простым отсутствием структуры. Оно организовано. Его не понять как недостаточность, неполноценность или разложение прекрасной идеальной целостности. Оно не просто провал телоса.
Что правда, то правда, отказ от целесообразности является законным правилом, методической нормой, применять которую структурализму трудно. Этот отказ — кощунственный по отношению к тело-су обет, которому работа никогда не верна. Структурализм жив различением между своим обетом и делом. О чем бы ни шла речь — о биологии, лингвистике или литературе, — как можно воспринять целостность, не исходя из ее цели? из презумпции цели, по меньшей мере?
— 31 —
|