|
Между «видеть» и «говорить». Уже уход от вечно присутствующего в видении порядка. Но еще знаки, «ничего не вызывающие в представлении слова», все еще по эту сторону культурного и исторического порядка, каковой, конечно же, поколеблет интуитивную одновременность своего завершенного мира и вовлечет его в историю. Он, тем не менее, затвердеет в форме рассказа, укоренится в совокупности сказанного, каковая только и сможет придать говорящемуся смысл, пусть даже каждый дискурс производит эту проливающую свет совокупность на свой манер и обладает своей собственной манерой идти до самого конца. «Никто здесь не хочет ввязываться в историю». «Сделай так, чтобы я не могла с вами говорить» — мольба вроде «Сделай так, чтобы я мосла с тобой говорить». Она сохраняет то движение, которое располагается между «видеть» и «говорить», тот язык чистой, без коррелятов — как ожидание, еще не разрушенное ничем ожидаемым — трансцендентности — ноэзиса без ноэмы, — чистой экстравагантности, язык, переходящий от одной сингулярности к другой, когда у них нет ничего общего («между собеседниками еще слишком много общего», говорится на одной из страниц), язык без слов, который подает знак, прежде чем что-либо означать, язык чистого соучастия, но соучастия, ни на что не направленного: «Разговаривая, она производила такое впечатление, будто не умеет соединять слова с богатством предшествующего языка. Они оказывались без истории, вне связи со всеобщим прошлым, не относились даже к ее собственной жизни или жизни кого бы то ни было еще». Не на этот ли язык, более сильный, чем молитва и битва, откликается в своем таинственном стихотворении Лермонтов: Есть речи — значенье Темно иль ничтожно, Но им без волненья Внимать невозможно. Как полны их звуки Безумством желанья! В них слезы разлуки, В них трепет свиданья. Не встретит ответа Средь шума мирского Из пламя и света Рожденное слово; Но в храме, средь боя И где я ни буду, Услышав, его я Узнаю повсюду. Не кончив молитвы, На звук тот отвечу, И брошусь из битвы Ему я навстречу. Но язык, который подает знак, не обосновываясь в вечности означаемой идеи, — прерывистый язык — обманут служанкой-речью, которая следует за ним по пятам и не перестает говорить. Связная речь, где потягивается бытие (даже и «Бытие сущего»), — это вся память, все предвидение, вся вечность. Прочная на износ, она оставляет за собой последнее слово. Она марает логикой вписанную в след забытого дискурса двусмысленность и никогда не отдается загадке. Как навязать молчание той, кто говорит правду? Она вполне убедительно пересказывает экстравагантности своего господина и, как слывет молва, любит мудрость. Повествуя о провалах, отсутствии и бегстве того, кому она служит и кого выслеживает, она извлекает победу и присутствие. Она знает перечень тайников, которые не умеет отмыкать, и хранит ключи от разрушенных дверей. Безупречная экономка, она заправляет домом, который себе подчиняет, и оспаривает само существование тайных запоров. — 65 —
|