Опыт о человеке

не просто в более широкой реальности — он живет как бы в новом измерении реальности. Существует несомненное различие между органическими реакциями и человеческими ответами. В первом случае на внешний стимул дается пря­мой и непосредственный ответ; во втором ответ задержи­вается, прерывается и запаздывает из-за медленного и сложного процесса мышления. На первый взгляд такую за­держку вряд ли можно считать приобретением. Многие фи­лософы предостерегали человека от этого мнимого прогрес­са. “Размышляющий человек, — говорил Руссо19*, — про­сто испорченное животное”: выход за рамки органической жизни влечет за собой ухудшение, а не улучшение челове­ческой природы.

Однако средств против такого поворота в естественном ходе вещей нет. Человек не может избавиться от своего при­обретения, он может лишь принять условия своей собствен­ной жизни. Человек живет отныне не только в физическом, но и в символическом универсуме. Язык, миф, искусство, религия — части этого универсума, те разные нити, из ко­торых сплетается символическая сеть, запутанная ткань че­ловеческого опыта. Весь человеческий прогресс в мышлении и опыте утончает и одновременно укрепляет эту сеть. Че­ловек уже не противостоит реальности непосредственно, он не сталкивается с ней, так сказать, лицом к лицу. Физичес­кая реальность как бы отдаляется по мере того, как растет символическая деятельность человека. Вместо того чтобы обратиться к самим вещам, человек постоянно обращен на самого себя. Он настолько погружен в лингвистические формы, художественные образы, мифические символы или религиозные ритуалы, что не может ничего видеть и знать без вмешательства этого искусственного посредника. Так обстоит дело не только в теоретической, но и в практичес­кой сфере. Даже здесь человек не может жить в мире стро­гих фактов или сообразно со своими непосредственными желаниями и потребностями. Он живет, скорее, среди во­ображаемых эмоций, в надеждах и страхах, среди иллюзий и их утрат, среди собственных фантазий и грез. “То, что мешает человеку и тревожит его, — говорил Эпиктет, — это не вещи, а его мнения и фантазии о вещах”.

С этой, достигнутой нами теперь, точки зрения мы можем уточнить и расширить классическое определение че­ловека. Вопреки всем усилиям современного иррационализма определение человека как рационального животного ни­чуть не утратило своей силы. Рациональность — черта, дей­ствительно внутренне присущая всем видам человеческой деятельности. Даже мифология — не просто необработан­ная масса суеверий или нагромождение заблуждений; ее нельзя назвать просто хаотичной, ибо она обладает систе­матизированной или концептуальной формой2. С другой сто­роны, однако, структуру мифа невозможно охарактеризо­вать как рациональную. Часто язык отождествляют с разу­мом или подлинным источником разума. Но такое опреде­ление, как легко заметить, не покрывает все поле. Это pars pro toto; оно предлагает нам часть вместо целого. Ведь на­ряду с концептуальным языком существует эмоциональный язык, наряду с логическим или научным языком существует язык поэтического воображения. Первоначально язык выра­жал не мысли или идеи, но чувства и аффекты. И даже ре­лигия “в пределах чистого разума”, как ее понимал и раз­рабатывал Кант, — это тоже всего лишь абстракция. Она дает только идеальную форму, лишь тень того, что пред­ставляет собой действительная конкретная религиозная жизнь. Великие мыслители, которые определяли человека как animal rationale*, не были эмпириками, они и не пыта­лись дать эмпирическую картину человеческой природы. Таким определением они скорее выражали основной мо­ральный императив. Разум — очень неадекватный термин для всеохватывающего обозначения форм человеческой культурной жизни во всем ее богатстве и разнообразии. Но все эти формы суть символические формы. Вместо того чтобы определять человека как animal rationale, мы должны, следовательно, определить его как animal symbolicum**20*. Именно так мы сможем обозначить его специфическое от­личие, а тем самым и понять новый путь, открытый чело- | веку, — путь цивилизации. '