|
оказалось совсем уже бесцельным и безуспешным. В послании моем содержалась личная просьба, чтобы меня освободили от моего поста и разрешили приложив мои знания в другом месте; эту личную просьбу я рассматриваю как нечто сравнительно второстепенное, каждый Магистр обязан по возможности отодвигать на задний план свои личные интересы. Просьба была отклонена, с этим мне пришлось примириться. Но мое официальное послание содержит еще и многое другое: кроме моей просьбы, оно содержит много фактов и отчасти мыслей, их я считал своим долгом довести до сведения Коллегии и рекомендовать ее вниманию. В результате все Магистры, или почти все, ознакомились с моими доводами и предостережениями, и хотя большинству из них это кушанье наверняка пришлось не по вкусу и отнеслись они к нему скорее всего неодобрительно, все же они прочитали и приняли к сведению, что я счел нужным вам сообщить. То, что они не встретили мое послание восторженно, в моих глазах не неудача, ибо я не искал ни восторгов, ни одобрения; моей целью скорее было пробудить в моих коллегах беспокойство, растревожить их. Я бы весьма сожалел, если бы по упомянутым вами причинам воздержался от отправки моего труда. Велико ли, слабо ли было его воздействие, оно все же прозвучало призывом и сигналом тревоги. -- Разумеется, -- нерешительно отозвался предстоятель, -- и все-таки загадка этим для меня не исчерпывается. Если вы хотели довести до слуха Коллегии ваши призывы, сигналы и ваши предостережения, зачем же вы ослабили, даже поставили под угрозу воздействие ваших золотых слов тем, что связали их с приватной просьбой, к тому же с такой, в выполнимость которой вы сами не очень-то верили? Этого я так и не понял. Но, надеюсь, пойму, когда мы поговорим обо всем обстоятельно. Во всяком случае, именно в этом слабое место вашего послания: в — 183 —
|