свой сои, рассказал его и удивился его безобидности. Магистр внимательно слушал. -- Надо ли обращать внимание на сны? -- спросил Иозеф. -- Можно ли их толковать? -- На все надо обращать внимание, ибо все можно толковать, -- кратко ответил Магистр, посмотрев ему в глаза. Но, пройдя несколько шагов, он отеческим тоном спросил: -- В какую школу тебе больше всего хотелось бы? Иозеф покраснел. -- Мне кажется, в Вальдцель. Магистр кивнул. -- Так я и думал. Тебе, наверное, известно старинное изречение: gignit autem artificiosam... -- Gignit autem artificiosam lusorum gentem Cella Silvestris, -- дополнил, все еще краснея, Кнехт хорошо известные каждому ученику слова. В переводе они значат; "Вальдцель же порождает искусное племя играющих". Старик тепло взглянул на него. -- Скорее всего это и есть твоя дорога, Иозеф. Тебе должно быть известно, что не всеприемлют Игру. Говорят, будто она есть суррогат искусства, а мастера Игры суть беллетристы, их нельзя рассматривать как служителей духа в настоящем смысле слова, но приходится видеть в них именно художников, дилетантов и фантастов. Тебе предстоит узнать, справедливо ли это. Быть может, ты и сам уже думал об Игре и ждешь от нее большего, чем она может дать, а возможно, и наоборот. Что верно, то верно, в этой Игре таится не одна опасность. Но за это мы ее и любим, в безопасный путь посылают только слабых. Никогда не забывай, что я тебе так часто говорил: наш долг -- правильно распознавать противоречия, во-первых, как противоречия, а во-вторых, как полюсы некоего единства. Так оно обстоит и с нашей Игрой. Художнические натуры влюблены в нее, потому что она дает простор воображению; строгие ученые-специалисты, да и некоторые музыканты презирают ее -- им недостает в ней как раз той меры строгости, какой они способны достигнуть в отдельных отраслях — 108 —
|