|
«Русская литература прошлого [он имеет в виду XIX век] от народа шла к личности, с востока на запад. Современная русская литература [т. е. начала XX в. – В. М. ] идет… с запада на восток; от личности к народу» (с. 296). Так и стало после 1917 г. – от личности к народу, и личность теряла значение. В 1924 г. Е. Ю. Кузьмина-Караваева (мать Мария) в статье «Последние римляне» писала: «Большевизм – та катастрофа, которая разрушила окончательно здание старой культуры. Удельный вес его достижений совершенно ничтожен, если он есть <…> он – завершение процесса разложения . Он – Аттила, под копытами коня которого трава не растет». «Оправдать его нельзя, конечно, но преодолеть, приняв как данное… нужно и неизбежно. Нужно потому, что только преодолевая его через утверждение его существования , можно найти утерянный облик человека …»[426] «После большевизма, конечно, не останется каких-нибудь культурных наследств, – только голая степь, на которой надо заново начинать пахать, вернее, учиться пахать»[427]. «Найти утерянный облик человека», преодолеть большевистское наследие – это и есть главная задача нашей современной литературы. Не только, разумеется, ее, но сейчас речь о ней. Она эту задачу, полагаем, решила или, скажем осторожнее, решает. Если говорить обобщенно, наша литература перестала быть провинциальной , вернула себе положение европейское, всеобщекультурное. Мы используем названные понятия в тех значениях, в каком их употребили некогда русские критики-эмигранты. В 1933 г. А. Бем писал: «…Мы теряем позицию, отвоеванную великим Пушкиным и закрепленную усилиями нескольких поколений русских писателей. Мы теряем наше место в мировой литературе». «Советская литература находится в состоянии такого упадка, что мы вынуждены… признать тяжелый для нас факт: русская литература выбыла из литературы мировой»[428]. Почти то же Г. Адамович в 1955 г.: «В истории русской литературы последнего десятилетия есть один вопрос, горький для нашего национального самолюбия, но настолько существенный, что от него невозможно отделаться: как случилось, что мы от мировой роли опять перешли на роль провинциальную? Почему русская литература потеряла свое всемирное значение?»[429] Проходит сорок лет, а как будто их и не было – те же слова читаем в конце 90-х годов у В. П. Астафьева по поводу «Василия Тёркина»: «Это наш национальный герой… и вместе с нами суждено ему раствориться во времени… как литературная реликвия здешнего производства и для здешних мест. Так, даже Великий поэт современности, как и все мы, не наученный мыслить масштабно, всечеловечески, обречен, как и вся современная литература в большинстве своем, произрастать в своем огороде, для своих потребителей»[430]. — 280 —
|