|
На Западе и в самой России после краха Советского Союза стала особенно острой проблема культурно-цивилизационной идентичности «русского». И тут наблюдалось «перетягивание канатов» между западниками, евразийцами и сторонниками «русской великодержавности». Признавая неоспоримость многого в позиции Д. С. Лихачёва, который утверждал, что Россия – не Евразия, а «несомненная Европа по религии и культуре»[350], В. Земсков считал такую позицию весьма редуцированной, явно связанной с профессиональным кругом интересов Д. С. Лихачёва как историка культуры допетровской Руси, т. е. доимперской России. Начиная с конца XVI в. Россия овладела огромными пространствами в Сибири до Тихого океана, в Средней Азии, на Кавказе, в европейской зоне (Прибалтика, Польша). Русский культурно-цивилизационный тип менялся и в столетия татаро-монгольской экспансии, и в 400-летнюю историю имперской России (вплоть до развала СССР); происходили глубокие изменения в русской ментальности, в культурном бессознательном, в обычаях, быте, в ценностной шкале, в том числе и в отношении к Востоку. Несомненно, как отмечает В. Б. Земсков, никакой, например немецкий или французский, поэт никогда бы не написал «Скифов» Блока, утверждавшего, однако, не «азиатскость» России, а ее иную, в сравнении с Европой, сущность. Несомненна полемическая, но имеющая исторические основания соотносимость «русского» с «азиатским», их связь и сближенность. Блоковские «Скифы» в глазах В. Земскова – поэтический определитель иной, в отличие от Запада, культурной принадлежности России. В отвергнутой Д. С. Лихачёвым формуле «Россия-Евразия» ученый находит значительный смысл. Колонизация русская / российская была совершенно не похожей на западную. Конечно, и она во многом осуществлялась военным путем, но русский политический класс в своих интересах начиная с XVII в. по указам царей долгое время сохранял традиционные государственно-общественные, родо-племенные границы, установления, обычаи, языки нерусских, включал их как подданных в состав России, в том числе и в правящие слои империи; русская церковь проявляла значительную веротерпимость, ей не было свойственно активное миссионерство, вплоть до Петра I запрещалось насильственное крещение. В советский период такая толерантность была подорвана абсурдной перекройкой границ в отдельных регионах, антирелигиозной политикой, более активной русификацией, но и в этот период невозможно отрицать «двойственный» патернализм, поощрение развития локальных, национальных автономий, культур, активное культуртрегерство, огромный (хотя и относительно ущербный) размах просветительства. Русские несли на Восток европейское начало, однако и сами испытывали обратное влияние. Специфика отношений состояла в том, что европейско-русское, воспринимая восточное, не растворялось в нем, и восточное (в тех условиях, правилах, которые установила российская власть), воспринимая европейское, также не растворялось в русском и не замещалось им. В отличие от английской колонизации восточный человек признавался «другим» («иноверцем», «инородцем»), право быть другим сохранялось за ним, как не было и непереходимой черты между русскими и «другими». Русская этничность размывалась в контактах с финно-угорскими племенами, в результате монгольской экспансии, затем в ходе завоевания Сибири и т. д., но русский этнос, русская культура, ее носитель всегда составляли государствообразующее ядро, культура же его и ментальность претерпевали изменения. В Советском Союзе русский этнос, фактически уже гибридный, стал «невидимкой»; сохраняя свою центральную роль, он был сокрыт понятием «советский человек». В постсоветской России утвердилось производное от имперского названия «Россия» понятие «россиянин», обнимающее все множество народов, населяющих Россию. Вместе с тем для внешней рецепции на Западе понятия «россиянин» не существует, всех жителей страны независимо от их этнической принадлежности называют «русскими», как это было и при Советском Союзе. Сложность положения В. Земсков видит в том, что ни одно жесткое определение не «работает», не охватывает его целиком. — 231 —
|