Голос и феномен

[153]

речи. И так как то, что Гуссерль рассматривает здесь, не есть вербальный уровень со всем его сплетением (физи­ческого и интенционального) сложности, но все еще без­молвная интенция значения (т. е. момент означения, кото­рый есть более чем смысл, возник, но еще не является дей­ствительно и физически выраженным), мы должны заклю­чить, что смысл вообще, ноэматический смысл каждого опыта есть что-то такое, что по самой своей природе долж­но быть уже способно отпечатываться на значении, остав­лять или получать свое формальное определение в значе­нии. Следовательно, смысл уже является неким родом чи­стого и безмолвного письма, которое редуплицируется в значении.

Слой значения поэтому имеет только качество изначальности tabula rasa. Как мы уже можем предвидеть, эта метафора наведет на серьезные проблемы. Если, в част­ности, существует подлинная историческая неизменность, присущая понятиям (так как они уже вписаны в одно зна­чение и даже если предположить, что значение может от­деляться от истории языка и его означающих), они всегда старше, чем смысл, и к тому же конституируют текст. Даже если бы мы в принципе могли предположить некий дев­ственный текст, который бы получил, in illo tempore, пер­вое произведение смысла, то фактически было бы необ­ходимо, чтобы систематический порядок значения как-нибудь наложил свой смысл на тот смысл, диктовал ему свою собственную форму и заставлял его отпечатываться в соответствии с синтаксическими или другими правила­ми. И это «фактически» не одна эмпирическая необходи­мость среди других, мы не можем заключить ее в скобки для того, чтобы задать вопросы, которые являются в прин­ципе трансцендентальными, так как статус значения не может быть зафиксирован, если при этом не определяется статус смысла. Заключение этого «факта» в скобки есть решение о статусе смысла вообще в его отношении к речи. Он не зависит от феноменологии, скорее, он открывает феноменологию в некритическом движении. И хотя в даль­нейшем Гуссерль никогда уже не вопрошал это de jure