Эти замечания, по-видимому, касались, помимо всего прочего, отношений формы суждений с их смысловым со­держанием, уровня значения с ноэматическим уровнем во­обще. Но они теперь подразумевают сущностное решение, касающееся отношений между самими суждениями, в общей системе выражения. Разве когда мы определяли отношения между выражением и смыслом, нам не пришлось принять определенный тип суждения в качестве совершенно привиле­гированного? Не имеется ли сущностных отношений между формальным смыслом и определенной структурой предло­жения? Кроме того, не существует ли свободного движения от определенного типа ноэмы (или переживания смысла) к уровню значения, движения, которое как-то делает всю эту феноменологию логоса возможной?

Этот вопрос возвращает нас назад к первым нашим шагам: как насчет понятия формы? Как оно вписывает фе­номенологию в пределы метафизики? Каким образом оно определяет смысл бытия как присутствия, а в действитель­ности, как настоящего? Что его незаметно связывает с опре­делением границ смысла бытия, который заставляет нас

[162]

думать о нем особым образом в вербальной форме настоя­щего и, еще более узко, в третьем лице настоящего изъяв­ления? Что наводит нас на мысль о сопричастности формы вообще (eidos, morhpe) и «есть» (esti)?

Свяжем эти вопросы с текстом Гуссерля в точке, где формальное истощение признается как сущностное пра­вило. Тогда проблема отношений между различными ти­пами суждений возникает вполне естественно. Является ли утверждение в форме суждения, в форме «это есть так», одним утверждением среди других? Сохраняется ли за ним особое превосходство в слое выразительности?

Мы должны сохранять ясность относительно всех этих мо­ментов, если мы хотим, чтобы одна из старейших и труд­нейших проблем сферы значения (Bedeutungssph?re) была разрешена, — проблема, которая до сих пор, именно по­тому, что ей недоставало необходимой феноменологичес­кой проницательности, оставалась неразрешенной, проб­лема, касающаяся именно того, как утверждение в качестве выражения суждения относится к выражениям других актов (§ 127; ET, p. 353).

Ответ на этот вопрос подготавливался, и его необхо­димость была объявлена на ступени анализа, которая еще не касалась слоя выражения. Это вопрос о произведении очевидности в практическом или аффективном пережива­нии, в актах эстетической или моральной оценки, так как «доксическое» ядро, которое, до сих пор позволяло нам думать о ценностях как состояниях бытия (желаемое-для как бытие-желаемое-для, приемлемое как бытие-прием­лемое и т. д. [§114]), конституирует, так сказать, логич­ность предэкспрессивного слоя. Это потому, что этот без­молвный слой всегда влечет за этим отношение к форме (или всегда имеет силу восстановить такое отношение), это потому, что оно всегда может превратить свой аффек­тивный или аксиологический опыт, свое отношение к тому, что не является бытием-настоящим, в опыт, кото­рый имеет форму бытия-настоящего (красота как бытие-красота, желаемое как бытие-желаемое, боязнь будущего как бытие-боязнь-будущего, недосягаемое как бытие-не-