Голос и феномен

Как только мы начинаем использовать понятие фор­мы — даже для критики других понятий формы, — мы долж­ны обратиться к очевидности конкретного источника смыс­ла. А средством этой очевидности может быть только язык метафизики. Мы знаем, что для этого языка значит «фор­ма», как предопределяется возможность ее вариаций, чем являются ее границы и поле возможных споров, касающих­ся ее. Система оппозиций, в которой можно рассматривать такие понятия, как форма, формальность формы, является конечной системой. Больше того, недостаточно сказать, что «форма» имеет для нас смысл, центр очевидности или то, что ее сущность дана нам как таковая: в действительности это понятие является и всегда было неотделимым от поня­тия явления, смысла, очевидности или сущности. Лишь форма очевидна, лишь форма имеет или является сущнос­тью, лишь форма преподносится как таковая. Несомненно то, что нет такой интерпретации платонической или арис­тотелевской концептуальной системы, которая может ее вы­теснить.

Все понятия, которыми переводились и определялись eidos или morphe, отсылают назад к теме присутствия во­обще. Форма — это само присутствие. Формальность — это то, что явлено, видимо и воспринимаемо в вещи вооб­ще. Это метафизическое мышление — и, следовательно, феноменологическое — есть мышление бытия как формы, то, что в нем мыслится, воспринимается как мышление о форме и формальности формы и не является ничем иным, кроме необходимости; тот факт, что Гуссерль определяет живое настоящее (lebendige Gegenwart) как полную, уни­версальную и абсолютную «форму» трансцендентального опыта вообще, является последним указанием на это.

Хотя привилегия theoria в феноменологии не просто провозглашалась, хотя классические теории глубоко в ней пересматривались, метафизическое господство понятия формы не могло изменить свершения несомненного под-

[141]

чинения взгляду. Это подчинение всегда было подчине­нием смысла видению, смысла смыслу зрения, так как смысл вообще фактически является понятием всякого фено­менологического поля. Импликации такой опоры-на-взгляд могли бы быть развернуты во многих направлениях, отправляясь как от того, что явствует из самых различных мест текста, так и от проблем феноменологии. Можно было бы показать, например, каким образом эта опора-на-взгляд и это понятие формы позволяют двигаться меж­ду проектом формальной онтологии, описанием времени или интерсубъективности, латентной теории произведе­ния искусства и т. д.