Голос и феномен

15 «Nachwort zu meinen "Ideen zu einer reinen Ph?nomenologie und ph?nomenologische Philosophie"». Jahrbuch f?r Philosophie und phanomenologische Forschung XI (Halle, 1930), 549—70.

[26]

она больше не может обеспечивать в нюансе свою возмож­ность и строгость. А значит, это понятие жизни схваче­но в инстанции, которая является не более чем предтрансцендентальной наивностью, языком повседневной жиз­ни или биологической науки. Но если это ультратранс­цендентальное понятие жизни дает нам возможность по­нять жизнь (в обычном или биологическом смысле) и если оно никогда не было описано в языке, то оно требует ино­го имени.

Мы будем меньше удивлены этим окольным и на­стойчивым, упорным усилием феноменологии защитить разговорное слово, утвердить сущностную связь между logos и phone, когда вспомним, что сознание обязано сво­им привилегированным статусом (о котором Гуссерль в конечном счете никогда не спрашивал, что это было, не­смотря на превосходные, извечные и во многих отноше­ниях революционные размышления, которые он ему по­свящал) возможности живого голосового посредника. Так как самосознание появляется только в своем отноше­нии к объекту, чье присутствие оно может хранить и повторять, оно никогда не является совершенно чуждым или предшествующим возможности языка. Гуссерль, без сомнения, желал сохранить, как мы увидим, подлинно безмолвный, «пред-выразительный» слой опыта. Но так как возможность конституирующих идеальных объектов принадлежит сущности сознания и так как эти идеаль­ные объекты являются историческими продуктами, по­являясь только благодаря актам творчества или интендирования, элемент сознания и элемент языка будут все более трудны для различения. Не вводит ли их неразли­чимость в сердце само-присутствия неприсутствие и раз­личие (посредничество, знаки, обращение назад и т. д.)? Эта трудность требует ответа. Этот ответ — голос. Го­лос глубоко и полностью загадочен во всем, что он здесь, кажется, отвечает. То, что голос симулирует сохранение присутствия, и то, что история разговорного языка явля­ется архивом этой симуляции, сразу же мешает нам рассматривать «трудность», на которую в феноменоло-

[27]

гии Гуссерля голос отвечает, как трудность системы или присущее ей противоречие. Это также препятствует опи­санию этой симуляции, чья структура из-за безгранич­ной запутанности, проявляется как иллюстрация, фан­тазм или галлюцинация. Эти последние понятия, наобо­рот, отсылают к симуляции языка так же, как к их обще­му корню.